Нестор Летописец - Андрей Михайлович Ранчин

поборами и штрафами. И упоминание о бедах, причиненных Руси «погаными»{105} — иноплеменными язычниками. Этот мотив в статье 1093 года соотносится с произошедшим в тот же год половецким нашествием. Перекличка между вступлением и этой годовой статьей образует своеобразное композиционное кольцо, так что можно предположить: Начальный свод завершался как раз в 1093 году и именно этой годовой статьей.

Хотя гипотеза А. А. Шахматова о Начальном своде — источнике «Повести временных лет» подвергалась и подвергается мощнейшим атакам противников, она устояла[486]. Из ее обоснованности, однако, еще не следует, что все отличия «Повести временных лет» от текста новгородской летописи в повествовании о расселении славян и в рассказах о Руси и ее князьях появились благодаря Нестору или еще какому-то летописцу — автору «Повести…» или ее редактору. Филолог-древник О. В. Творогов правильно напомнил: «…следует, во-первых, подчеркнуть неправомерность категорического утверждения, будто бы весь текст, отсутствующий в Н<овгородской> I Л<етописи>, должен непременно быть признан добавлением составителя ПВЛ, а во-вторых, напомнить о возможности переработки ПВЛ уже после создания памятника»[487]. Кроме того, не стоит забывать, что Начальному своду предшествовали более ранние летописи и составитель «Повести…» мог заимствовать из них какие-то фрагменты, опущенные в своде, условно датируемом 1093 годом. Так, А. А. Гиппиус проанализировал мотив разделения земель среди трех братьев и обратил внимание на то, что он соединяет рассказ о сыновьях Ноя во вступительной части «Повести временных лет» и завещание Ярослава Мудрого о распределении главных княжений между тремя сыновьями. Текстолог предположил: сказание о Симе, Хаме и Иафете в каком-то виде было еще в летописи, составленной до Начального свода и содержавшей завещание Ярослава, — в так называемом своде Никона 1072 года[488]. А М. Х. Алешковский высказал смелую, но спорную догадку, что в первоначальной редакции «Повести временных лет» было то же заглавие, что и в Новгородской первой летописи. А привычное нам название «Повести…» изначально будто бы было подзаголовком, относящимся только к рассказам о киевских князьях. Мало того: исследователь доказывал, что в новгородском летописании сбережены фрагменты не Начального свода, в существовании которого он сомневался, а как раз ранней версии «Повести временных лет», автором которой он, однако, Нестора не считал или в этом авторстве сомневался[489].

Что касается части текста Несторовой редакции, посвященного середине — второй половине XI века, то, возможно, его фрагменты тоже сохранились в Новгородской первой летописи — среди записей о событиях 1045–1074 годов. Как было давно замечено, в этих фрагментах встречаются более исправные варианты сообщений, чем в дошедших до нас рукописях «Повести временных лет»[490]. Вдруг это следы именно Несторова текста? Но в Новгородской первой летописи отдельные киевские известия доходят до 1115 года, и это позволило М. Х. Алешковскому предположить, что первая редакция «Повести временных лет» заканчивалась этим годом[491]. Так что если Нестор был ее автором, то надо признать: он завершил свою летопись не описанием событий 1113 года, а повествованием о том, что случилось двумя годами позже. Впрочем, нельзя исключать, что Нестор или какой-то иной книжник продолжил свою летопись после 1113 года краткими записями, отраженными в новгородском летописании. Эта киевская летопись позднее кем-то (может быть, Сильвестром Выдубицким) редактировались: по крайней мере сказание о путешествии по Руси апостола Андрея и Повесть об ослеплении Василька Теребовльского — это вставки. Один ученый недавно заметил по поводу вопроса, где оканчивался предшественник «Повести временных лет» — Начальный свод: «…приходится признать, что в поисках завершения Н<ачального> С<вода> традиционные приемы стратификации{106} летописного текста оказываются недостаточно эффективными; нам удается интуитивно нащупать ту область, где, вероятно, располагается текстологически значимая граница, но конкретизировать это представление пока еще не удается». Эти слова могут быть также ответом и на вопрос о месте, где завершалась «Повесть временных лет»[492].

Интересно, что в описании кончины преподобного Феодосия в списках Новгородской первой летописи под 6582 (1074) годом содержатся слова про сменившего его Стефана: «мужа по всему обычаемъ блага и кротка, тиха и смирена»[493], которых нет ни в списках лаврентьевской, ни в списках ипатьевской группы. Не была ли это дань признательности Нестора своему давно покойному учителю? Интересно, что эта характеристика частично совпадает с определением в «Чтении о Борисе и Глебе» князя Ярослава Мудрого, который был «мужь ‹…› правѣденъ и тихъ, ходяй въ заповѣдехъ Божиихъ»[494]. Похожая характеристика есть и в Житии Феодосия: «кротъкъ нравомъ, и тихъ съмыслъмь»[495]. Однако принадлежность слов о Стефане Нестору — это лишь догадка. Эти определения частично восходят к Библии{107}. Но они встречаются в древнерусской словесности не у одного Нестора и не только в этом летописном фрагменте[496].

А. А. Шахматов считал, что в Несторовой летописи была серия сказаний, повествующих о печерских монахах второй половины XI — начала XII столетия. Позднее они якобы были заимствованы из первой редакции «Повести временных лет» книжником XIII века Поликарпом, а после включены в Киево-Печерский патерик. Однако эти рассказы с развернутыми сюжетами не похожи на летописные повествования. Кроме того, в части из них, уже упомянутых выше в связи с гипотезой о Печерской летописи (в сказаниях о Прохоре Лебеднике, о Василии и Феодоре) Святополк и его сын Мстислав были представлены в весьма неприглядном виде. А этот факт решительно противоречит шахматовской гипотезе о «просвятополковской» тенденции в летописном своде Нестора. На эту нестыковку верно обратил внимание А. Г. Кузьмин: «А. А. Шахматов был склонен считать, что Поликарп пользовался первоначальной редакцией Повести временных лет. Но согласно его построениям эта редакция была благожелательна к Святополку. Однако приведенные данные говорят о противоположном: Святополк в источнике Поликарпа лишен тех положительных черт, которые сохраняют некоторые тексты дошедшей редакции Начальной летописи»[497]. Единственным следом существования в конце Несторовой редакции сказаний о печерских иноках является упоминание в сказании Поликарпа о печерском монахе Пимене: «Во время же преставлениа его явишася 3 столпи над трапезницею и оттуду на врьхъ церкве преидоша, о нихже речено бысть в Лѣтописци» («Во время же преставления его явились три столпа над алтарем и оттуда перешли на верх церкви, о них рассказано и в Летописце»)[498]. Смерть Пимена, согласно известию епископа Симона, печерского постриженника, произошла в один день с убийством язычниками вятичами печерского монаха-миссионера Кукши и некоего ученика проповедника. Пимен прорек о смерти Кукши перед кончиной[499]. А. А. Шахматов указал на сходство Пименова сказания с рассказом «Повести временных лет» под 1110 годом{108} о явлении одного огненного столпа над Печерским монастырем; в тексте списков лаврентьевской группы далее обрыв, а в тексте