Весь свет 1981 - Анатолий Владимирович Софронов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дорога к дому моих новых друзей шла мимо начальной школы. Массивное здание из оранжевого кирпича — одноэтажный и приземистый полый квадрат. Раствор между кирпичами положен неаккуратно — видимо, здание строилось в спешке. На красной глинистой почве, почти сплошь покрытой сорняками, чьи-то ноги вытоптали ровные линии, наверное, для игры — ведь это школьный двор. Окружал здание проволочный забор, продырявленный в нескольких местах.
— Когда-то я учился в этой школе, — сказал один из друзей.
— Хорошо бы заглянуть внутрь, только так, чтобы никому не мешать, — сказал я. — Чтобы никто специально ничего не показывал.
— Загляните в любой класс. Этим вы никого не удивите. И учительница не будет против.
Мы остановились у одной из дверей. Она была чуть приоткрыта, и, подбадриваемый спутниками, я легонько толкнул ее и вошел.
Маленькая комната, но сколько же здесь народу! Учеников за столами как минимум вдвое больше положенного, да что там за столами! Дети, сгрудившись, стояли у задней стены класса, сидели прямо на бетонном полу в проходах и вдоль стен. Буквально негде было яблоку упасть. Такая комната предназначена для пятнадцати, от силы двадцати человек, но сейчас урок слушало восемь или девять десятков детей. Свои книжки, тетрадки, карандаши и линейки они держали в пластиковых мешочках, которые ревниво оберегали.
Выглядели дети относительно аккуратно, почти все мальчишки в серых шортах и серых или белых рубашечках, девчонки в темно-синих форменных платьицах с белыми передничками. На меня они даже не посмотрели. Их внимание было безраздельно отдано учительнице, они ловили каждое ее слово.
Пораженный, я стоял и смотрел на это чудо. Теоретически я, конечно, знал, что во многих частях света все еще существует неутолимая тяга к знаниям, но в мою бытность учителем я привык совсем к другому — школьников надо ублажать, заставлять, соблазнять и подкупать, чтобы они соизволили пошевелить мозгами. Лица же этих мальчишек и девчонок горели неподдельным энтузиазмом, они слушали учительницу с открытыми ртами, разом тянули руки, когда требовался ответ, — наверное, уже понимали, что многое в жизни зависит от них самих, что их место в классе с радостью займут другие.
Разумеется, здесь никогда не будет трудностей с дисциплиной, потому что нет скучающих. Дети впитывали всю информацию без остатка, улавливали ее самой кожей. Но что ждет их завтра, когда даже в этом бесхитростном счастье — праве на ученье — им будет отказано? Нерастраченная энергия и пыл неизбежно натолкнутся на запреты, придуманные в этой стране белым человеком, и переплавятся в отчаяние, гнев и ненависть. В конце концов эта энергия взорвется, тогда обуздать ее не удастся ни дубинками, ни полицейскими овчарками, ни даже автоматами. Этого и боятся белые расисты.
Рано утром я собрал чемоданы. Оставалось только оплатить счет, а потом дорога в аэропорт. В парке на другой стороне улицы худущие чернокожие мальчишки уже играли в свои бесконечные игры, вертясь под ногами у африканских рабочих, торопливо идущих мимо. Голодные, неухоженные — так проходит их детство. Они вырастут, и что ждет их? Суждено ли сбыться их мечтам, надеждам? Или так всю жизнь и проживут пасынками в родном своем краю? Говорят, будущее страны — это ее молодежь. Вот они — молодежь, мальчишки. Так какое же будущее у ЮАР?
Администратор отеля как-то с гордостью сказал мне, что один из национальных лозунгов — это «Сила в единстве». Где оно, это единство? И о какой силе идет речь — силе оружия? Или черные к этому лозунгу отношения не имеют? Я смотрю в окно. Все кругом говорит об упорядоченном развитии, запланированном росте — никаких видимых следов гноящихся ран, разочарования и жгучей ненависти.
Торопливо проходят африканцы перед моим окном, лица их непроницаемы, они опрятно одеты и, кажется, думают только об одном — не опоздать на работу. Но это только кажется…
У выхода из отеля уже стояла машина, чтобы отвезти меня в аэропорт.
Брайан Гленвилл
Фашист
Вступление и перевод с английского М. Кореневой
Брайан Гленвилл, известный английский писатель и один из ведущих спортивных журналистов, родился в 1931 году. Начал печататься с 1949 года и к настоящему времени выпустил около 20 романов, несколько сборников рассказов, спортивных справочников и детских книг.
____
Спустя пятнадцать лет лицо его странным образом оставалось все тем же, и, однако, оно странным образом преобразилось — изменилось под влиянием не возраста, а благоденствия. Его улыбка выражала не просто радость при виде старого знакомого, а таила в себе некий восторг, как бывает, когда человек влюблен или только что стал отцом. Это выражение лица, это ликование были так непривычны, что тотчас заставили меня усомниться — он ли это.
— Что? Вы больше со мной не знакомы?
— Нет. Конечно, конечно.
Когда я видел его раньше, у него всегда был грустный, меланхолический, угрюмый и расстроенный вид; смех не более чем привесок к какой-нибудь банальной непристойности. Со своей крупной, круглой головой, перебитым носом и неизменно серой, прямо надетой шляпой, он походил на боксера-профессионала, проигравшего слишком много матчей.
— Как поживаете? — задал я ненужный вопрос и получил все тот же старый ответ:
— Sempre in giro, come le puttane — вечно в движении, как проститутки.
Мы с противоположных сторон переходили Пьяццу дель Пополо — еще одна причина моей неуверенности вначале, так как я неизменно связывал его с определенными местами в городе, даже с определенной погодой, определенным временем дня. Погода сырая, время — сумерки, место — громадная, полутемная комната газетной редакции, кричаще яркий, сверкающий металлом, шумный бар на Виа дель Корсо, трибуны олимпийского стадиона по вечерам в воскресенье, приемные полицейских участков. Пьяцца дель Пополо была для него слишком открытым, слишком незащищенным местом, слишком пестрым и оживленным. Золотая молодежь, которая, рисуясь, сыпля шутками и болтая, сидела на улице за столиками кафе «Росати», казалось, прибыла с другой планеты, во всяком случае, так было прежде. Под своей шляпой — возможно, его лысую голову прикрывала все та же шляпа — Мерло носил другой Рим, не менее подлинный, но несравненно более мрачный.
— Я фашист. Это вам известно?
— Да.
— Откуда?
— Вы мне сказали.
Квинтэссенция фашиста того времени, через десять лет
