Призрачно всё... - Алексей Мальцев

Она вдруг вспомнила, как вернулась с Савелием после визита к наркологу. Привычно пройдя к себе в комнату, начала переодеваться. Странная тишина в квартире слегка насторожила, потом она заметила мелькнувшую в зеркале тень сына. Он подсматривал за ней, своей матерью! Признаться, ничего подобного она за мужем, Аркадием, никогда не замечала. Ей почему-то стало забавно, а где-то даже приятно…

— Ты можешь зайти ко мне, — произнесла она громко.

Он робко замер у дверей, потом подошел ближе. Она снимала через голову комбинацию, когда почувствовала его ладони на талии. Как она вздрогнула! Какой разряд пронесся по ней! Даже не разряд, а сильная судорога. Что это???

Ольга так и стояла с задранной вверх комбинацией, когда его ладони скользили по ее бедрам. Она не решалась снимать ее окончательно, чтобы не видеть сыновних глаз. Даже сквозь колготки ее прожигали прикосновения его лица. Она не хотела это видеть, она лишь чувствовала. Ей было стыдно и… приятно.

— Какая ты красивая, ма, — донеслось до нее.

— Сколько раз тебе говорить, — неуверенным голосом напомнила она ему, — называй меня Ольгой. Неужели это так трудно?

— Хорошо… Ольга.

Окна были зашторены, в полумраке сын раздевал свою мать, целуя ее грудь, шею. Никогда у нее так не напрягались, так не деревенели соски, никогда они не были такими чувствительными. Он ее целовал везде, она не сопротивлялась. Когда комбинация все же была снята, Ольга зажмурилась, чтобы не смотреть, чтобы не видеть, только чувствовать, только ощущать.

Целоваться он по большому счету не умел. Но она сочла это мелочью… Их обоих с каждым днем засасывало нечто большее, что выразить словами ни он, ни она не сумели бы. Сказать, что они как-то сопротивлялись этому — значит, погрешить против истины. Словно два утомленных долгой дорогой путника, припавших, наконец, к источнику живительной влаги, они старались не думать о том, как это выглядит со стороны. Исступленно они делали глоток за глотком, оставляя все объяснения на потом, на когда-нибудь, не очень веря, что это «когда-нибудь» наступит.

И этот ни на что не похожий «укол гвоздиком»… Вернее, покалывание… Это было в ее жизни, было! Она ничего подобного никогда не испытывала. Трепетная сыновняя плоть долго искала единственный правильный путь, тыкаясь по-щенячьи… У Савелия долго ничего не получалось. Очень долго, непростительно долго… Целую вечность…

Ольга пыталась помочь, но, все равно, так ничего и не вышло.

На вершине апогея она скорее почувствовала, чем увидела, как из сумочки выползла барсучиха—прокурор и, вцепившись ей в волосы, горячо зашептала на ухо: «Ты что, он наркоман! Он зараженный наверняка! Забыла о ВИЧ-инфекции, о гепатитах и прочей заразе! Ты что делаешь, дура?!»

Но Ольге уже было все равно. Она улыбалась, дыша редко и очень глубоко.

С Аркадием, с этим грубым, бесцеремонным и вечно спешащим все закончить как можно скорее… Чтобы потом отвернуться к стене и с чувством выполненного супружеского долга благочестиво захрапеть. Даже с ним, с кобелем, каких поискать еще, Ольга не испытывала такого трепета, такого непередаваемого стыда и блаженства «в одном флаконе». С ним было совсем не так. Если что-то и было, то давным-давно, в молодости.

Потом, лежа с сыном в обнимку, Ольга вдруг зашептала быстро, скомкано… Она говорила то, что должна была сказать. Что считала нужным.

— Ты… прости меня, пожалуйста, Савушка… Я очень виновата перед тобой. Не знаю, как оправдать, но это не сотрешь из памяти, это было. Мне сейчас стыдно за те мысли, которые…

— Говори проще, ма… Ольга, — перебил он ее, нежно поцеловав в правый сосок. — Я все пойму, обещаю.

— Тогда, в девяностом… только забеременев… тобой. Ой, господи, что говорю… Я хотела сделать аборт. У нас с отцом все было так неустроенно, жили плохо, что и говорить. А тут ты… во мне… появился. Аркадий убеждал, что надо убрать беременность. Я и сама так хотела. Был жуткий токсикоз… Думала, что умру… Потом решила, что нет. Оставила. А вот видишь, как вышло! Но я так думала… Ты меня прости, пожалуйста, Савушка… За эти мысли… Прости, я очень виновата перед тобой.

— Ты не поэтому? Со мной… — он весь напрягся, ожидая ответа. Под взглядом сына Ольга почувствовала себя бабочкой, наколотой на иглу. — Не поэтому, Ольга? Только честно…

— Да ты что! — притворно возмутилась она, прикрывая грудь простыней. — Как ты мог так подумать?!

Кажется, Савелий поверил ей. Во всяком случае, дальнейшая любовная игра была очень чувственной, искренней, доводящей до полного изнеможения. Это было несколько дней назад. С ней ли?

Кого она меньше всего надеялась встретить у своего подъезда, так это Павла Ворзонина. Он совершенно не вписывался в ее настроение последних дней, но в тот момент что-то удержало ее от грубости.

Ворзонин был не похож на себя, скорее — на ту барсучиху, которая была на ее стороне в нелегком поединке с прокурором. Ольга не хотела себе признаваться, но барсучиху — адвоката ассоциировала почему-то с Ворзониным.

Бисеринки пота на лысине психиатра в достаточно ветреную погоду и фиолетовые мешки под глазами требовали хоть какого-то объяснения. Что-то случилось. Уж не с Аркадием ли?

— Привет, Оль, я очень виноват перед тобой, — начал Павел сбивчиво, как-то неуверенно, что за ним никогда не наблюдалось. — Хотя бы выслушай меня спокойно, прошу, даже умоляю.

— Что с тобой, Паш? — она взяла его под руку и потянула прочь от подъезда. Еще не хватало, чтобы они встретились с Савелием.

— Я по поводу… Аркадия, — как-то обреченно признался психиатр. — Но тут в двух словах не скажешь. Может, зайдем куда-нибудь?

— Что с ним? Что с моим мужем? — она старалась изобразить страх, беспокойство, но получилось чересчур наигранно и фальшиво.

Ворзонин, кажется, этого не заметил, так он был удручен.

— Его как бы… нет здесь. Это долго, повторяю, объяснять, но без этого невозможно понять главного. Его нет среди нас, но он не умер.

Павел достал из кармана зажигалку и пачку «Уинстона». Ольга никогда не видела его курящим. Неумело прикурив, он закашлялся.

— Что значит, нет здесь? — Ольгу, признаться, начала нервировать «трясучка» Павла. — Прошу тебя, не изъясняйся загадками! Аркадий уже несколько ночей не появляется дома. Где он?

— Если в двух словах, — выдавил Павел из себя, откашлявшись. — То его… нет сейчас нигде. Искать бесполезно.

— Как это? — растерялась Ольга. — Так, где же он?

— Он в другом измерении, — просто ответил Павел.

Люди и призраки

Он летал за ней на крыльях, скользил по граням реальности и… не мог налюбоваться. Где, когда еще у него была, есть или будет подобная возможность? Наблюдать за прекрасной юной девушкой в далеких восьмидесятых, которую ты боготворишь, которая тебе послана, кажется, самой судьбой.

Да. Подсматривать нехорошо. И в восьмидесятые еще не было белья от Диора или…. Армани. А если оно и было, то не у десятиклассницы-пермячки, девочки из многодетной семьи, дочери обыкновенного советского ученого.

Но юность тем и прекрасна, что не нуждается в громких лейблах, именах и фирменных знаках. И без того Жанна была обжигающе соблазнительна в обыкновенной шелковой комбинации! Не испорченная банковским бизнесом, лишенная скептицизма, снисходительности и прочей возрастной шушеры, она была очаровательна.

Как непорочно она посапывала в своем алькове под названием раскладушка! Как заворожено слушала записи «Бони М», «Аббы» или Джо Дассена! А в ванной, в мыльной пене… Если в мире и существовали богини, то вокруг одной из них он сейчас увивался жалким подобием аромата «Шанели № 5».

Он обязательно исправит свою ошибку. В лепешку расшибется, но исправит. Она станет его супругой! Дело даже не в том, что Аленевская в будущем — банкирша. Он действительно влюблен в нее. Он… не может без нее прожить и нескольких минут. Его не смущает огромная семья Жанны. Два брата, сестра, бабушка с дедом, участником войны. Примерно раз в день дед пускался в воспоминания, заставляя внуков и внучек выслушивать его рассказы до конца. И очень обижался, если сталкивался с невнимательностью.

Почему раньше, в далекой юности будущий доктор ничего не знал про семью девушки? Почему ни разу не был у нее дома? Может, именно поэтому сейчас не может ею надышаться… Хотя, какое к черту дыхание у призрака?!

Увы, он по-прежнему не оставлял следов на снегу, передвигаясь исключительно с помощью мысли. Скорость при этом была сопоставима со световой.

Но зачем ему такие скорости, если он никак не может повлиять на реальность? Если он не может даже поймать спичку, брошенную курильщиком в урну! Ну и что, что он за эту пару недель повидал больше, нежели за всю предыдущую мирскую жизнь? Какой в этом смысл?