Испытание войной – выдержал ли его Сталин? - Борис Шапталов

Воспоминания, подобные А.В. Горбатову, единичны, потому что цензура была на страже тезиса «морально-политического единства партии и народа». Например, она вымарала подобные факты из мемуаров Рокоссовского, и вряд ли только у него одного. И теперь не просто собрать свидетельства обратного счета, которые либо не сохранялись, либо погребены в архивах. Кое-что извлечено на свет божий. Например, опубликовано донесение заместителя Кирпоноса генерала Ф.С. Иванова о своей инспекционной поездке в войска, где он честно писал: «Моральное состояние пехоты 27-го и 36-го стрелковых корпусов очень низкое… Много случаев оставления артиллерии и боевых машин на дорогах и на поле боя. Мною созданы заградительные отряды, но их стремятся обойти полями. Проверяя организованную мною из задержанных разрозненных частей оборону в Ровно, последнюю не обнаружил. Разошлась…» (5, кн. 1, с. 160).

Показателен, например, такой штрих. В ходе следствия по делу бывшего командующего 12-й армией П.Г. Понеделина, расстрелянного затем в 1950 г., один из пунктов обвинения состоял в том, что в плену он вел дневник, где «подвергал антисоветской критике политику Советской власти в отношении коллективизации сельского хозяйства, восхвалял врагов народа и клеветал на боеспособность советских войск» (30, с. 152). Его товарищ по плену и коллега по службе, бывший командарм 6-й армии И.Н. Музыченко показал, что «он лично видел дневник, в котором Понеделин, излагая причины неудач Советской армии в 1941 г., клеветнически отзывался о колхозниках» (30, с. 154). За этими эвфемизмами совпартовского новояза скрывается следующее.

П.Г. Понеделин одну из основных причин неустойчивости войск Красной Армии видел в нежелании крестьян воевать за колхозно-крепостнический строй. Сам Н.С. Хрущев признавал, что «…среди военных были «нехорошие настроения». Отступаем, потому что солдат не чувствует, за что он должен воевать, за что он должен умирать… сейчас все общее, все колхозное. Поэтому, мол, нет стимула…» (31, с. 87).

Вот еще одно показание очевидца. Писатель Н. Богданов послал письмо на имя Сталина, в котором сообщал: «Я был на передовой позиции с августа 1941 г. не просто как военнослужащий, но как писатель, как психолог, как научный работник, изучающий происходящее. Я видел массу примеров героизма, но я видел и то, как целыми взводами, ротами переходили на сторону немцев, сдавались в плен с вооружением без всяких «внешних» на это причин, Раз не было внешних, значит, были внутренние…» (32, с. 534).

Нежелание воевать за сталинское государство порой было столь велико, что и тяжесть плена не возжигала любовь к социалистическому отечеству. Э. Манштейн привел в воспоминаниях поразивший его следующий эпизод. У Феодосии находился лагерь с 8 тыс. пленных. После высадки советского десанта в январе 1942 г. охрана сбежала. «Однако эти 8000 человек отнюдь не бросились в объятия своим «освободителям», а, наоборот, отправились маршем без охраны в направлении на Симферополь, то есть к нам» (21, с. 223).

Ничего необычного в таком поведении солдат не было. Командовавший 8-й гвардейской армией В.И. Чуйков приводит следующую ситуацию, относящуюся к январю 1945 года: ««Местность здесь (у Одера. – Прим. Б.Ш.) густо покрыта лесами… лесные массивы так и притягивали к себе немецких солдат. Им… теперь оторвавшимся от своих разбитых частей, вовсе не хотелось снова попадать под власть нацистских офицеров и ходить в контратаки до тех пор, пока не убьют… Наши штурмовые группы смело шли по просекам и тропам. Завидя их, немецкие солдаты выходили из своих укрытий, бросали оружие и сдавались в плен. Пленные комплектовались большими «пачками» по полтораста-двести человек. Конвой выделялся маленький, можно сказать, символический – четыре-пять бойцов на колонну… Идет такая колонна, а за ней следят сотни глаз прячущихся немецких солдат. Видят, что пленных никто не бьет, что шагают они бодрые, даже веселые – и сами выходят на дорогу с поднятыми руками… Поэтому конвой не только не терял пленных в пути, а, наоборот, приводил на место вдвое, втрое больше» (33, с. 153–154). Такое поведение характерно для солдат, утративших веру в победу и свое руководство.

Верхи должны были на все это безобразие как-то реагировать. И они реагировали. 12 сентября за подписями Сталина и Шапошникова вышел приказ о создании заградотрядов. В директиве констатировалось: «Опыт борьбы с немецким фашизмом показал, что в наших стрелковых дивизиях имеется немало панических и прямо враждебных элементов, которые при первом же нажиме со стороны противника бросают оружие, начинают кричать: «нас окружили» и увлекают за собой остальных бойцов. В результате подобных действий этих элементов дивизия обращается в бегство… Подобные явления имеют место на всех фронтах» (23, с. 180). Предписывалось в каждой стрелковой дивизии создать заградотряд, численностью до батальона, которому придавались грузовики, бронемашины и даже танки! Заградотрядам дозволялось «не останавливаться перед применением оружия».

В советской литературе было много написано о борьбе партизан в тылу врага, но очень мало, по понятным причинам, о сотрудничестве населения с новой властью. Именно крестьяне выдали немцам Зою Космодемьянскую, задачей которой была организация поджогов хозяйственных построек в соответствии с изданным 17 ноября 1941 г. приказом Сталина о проведении тактики выжженной земли в прифронтовой полосе. И не немцы первыми пленили генерала Власова. Вот показания шеф-повара штаба 2-й ударной армии Вороновой М.И., данные ею в 1945 г.: «Когда мы зашли в деревню, названия ее не знаю, зашли мы в один дом, где нас приняли за партизан, местная «самооборона» дом окружила, и нас арестовали. Нас посадили в колхозный амбар, а на другой день приехали немцы…» (16, 1993, № 5, с. 36).

Судя по опубликованным данным, подобные факты носили массовый характер. В воспоминаниях бывших пленных зачастую так описывались момент пленения: «мы заночевали в стогу, а когда проснулись, то перед нами стояли немцы», или «мы зашли в деревню, а при выходе из нее напоролись на немцев». Кто оповещал немцев о появлении «чужих»? Кроме крестьян, больше некому. Замордованное «передовым» со времен египетских фараонов строем сельское население СССР в своей массе выразило политическое недоверие сталинской диктатуре. А за что им было тогда воевать? За подневольный труд в колхозах? За нищенскую зарплату на заводах? У сотен тысяч из них были репрессированы кто-то из родственников или друзей. Люди не могли иначе выразить свой протест против варварских условий жизни в сталинском СССР, разве что подняв руки – не на фальшивых выборах и собраниях, а в бою.

Сталин это понял очень быстро. Когда он узнал, что пал Минск, то впал в глубокую депрессию. Он уединился на даче в Кунцево, где, не отвечая на звонки, провел 29 и 30 июня. Он понимал, что немецкие моторизованные колонны могли с такой легкостью пройти сквозь заслоны из тысяч танков и орудий только в том случае, если солдаты не хотели всерьез воевать. И Сталин сделал правильный вывод: единственный шанс спасти свою власть – это задействовать моральный фактор. Царизм это сделать не сумел и, хотя солдат хватало, проиграл две свои последние войны (с Японией и Германией), а с ними – свое многовековое господство. Неоценимую помощь Сталину в этом жизненно важном вопросе оказал Гитлер. Своими репрессиями, в том числе и уничтожением в 1941 г. сотен тысяч военнопленных, он лишил красноармейцев выбора. А сохранением колхозов на оккупированных территориях рассеял иллюзии крестьян в отношении их освобождения от социалистического крепостничества. Интересно то, что Сталин это прекрасно понимал. В его докладе по случаю годовщины Октября есть слова: «…глупая политика Гитлера, превратившая народы СССР в заклятых врагов нынешней Германии…»

В ноябре 1943 г. в одном из подразделений Абвера была составлена аналитическая записка, озаглавленная вполне по-ленински: «О необходимости превращения восточного похода в гражданскую войну». Приведем из нее несколько характерных выдержек:

«Внутриполитическое положение (СССР) было настолько тяжелым, что оно могло быть выдержано лишь с помощью утонченного использования системы шпионажа и постоянного усиления НКВД… Поэтому в конце 1941 года повсюду царила сильная внутренняя неуверенность, которая лишь потому не привела к внутренней катастрофе, что отсутствовали точки кристаллизации движения сопротивления. Большая часть окруженных в 1941 году красноармейцев вскоре добровольно вышла из лесов и сдалась…» (16, 1994, № 9, с. 3).

«Бесчисленные пленные и перебежчики сообщали о больших трудностях в глубоком тылу, о нежелании и равнодушии масс. Они не знали, за что воюют…» (там же, с. 2). «Этим внутренним кризисом Советского Союза и объясняется радостное ожидание, с которым большая часть населения встречала наступавшие немецкие войска. Люди верили, что колхозы будут распущены…» (там же, с. 3).