Суд праведный - Александр Григорьевич Ярушкин

очень крепкий народ. Грести против течения, и не одну сотню верст? На сумасшедших они не похожи. Пристав успокоился и, поправив портупею, милостиво заметил:

— Ладно уж… Коль британцы советуют…

5

Когда пожилой чиновник почтовой конторы протянул Татьяне письмо, ее лицо просветлело:

— От отца?!

— Держи, Белова, — повторил чиновник и уважительно добавил: — С театра военных действий.

Татьяна испуганно отпрянула. Чиновник понял ее испуг по-своему:

— Держи, держи, раз письма шлет, значит, живой.

— От кого? — прошептала Татьяна.

Чиновник всмотрелся в подпись на конверте, неодобрительно покачал головой:

— Ох и почерк у человека… От Кун… Кунгурова Андрея.

Татьяна медленно взяла письмо. Что с ним делать? Она не забыла Андрея, не раз вспоминала о нем, но на воспоминания эти всегда накладывалось похотливое гнусное лицо старика Кунгурова, его полуопущенные, как у петуха, веки.

— Спасибо, — выдавила наконец Татьяна и спустилась в свою каморку.

Устало опустившись на расшатанный табурет, задумалась. Любовь всколыхнулась, но как перебороть себя, как изгнать образ поганого старика, сломавшего ей жизнь. Как?!

Над головой поскрипывали деревянные ступени, постукивали каблучки телеграфисток, иногда слышался их веселый смех. У всех своя жизнь, какие-то радости, а тут?..

Из забытья Татьяну вывел голос одной из телеграфисток, заглянувшей в каморку:

— Ой, Таня, ты что же в потемках? Я ж до тебя, сбегай в кондитерскую, ужасно пирожных хочется.

— Что? — непонимающе посмотрела на нее Татьяна, потом поняла и покачала головой: — Я не могу… Мне домой надо…

Телеграфистка осеклась:

— Случилось что-нибудь?

— Да так… — поднимаясь с табурета, обреченно махнула рукой Татьяна.

По дороге домой она совсем измаялась. Может, порвать это письмо? Ну что в нем проку? Разве прошлое вернуть? Но не смогла порвать, хотя несколько раз была близка к этому. Испугала Петра, остановившись в дверях с конвертом в руке.

— С отцом что? — выдохнул Пётр.

— Нет, — прислоняясь к стене, сказала Татьяна. — От Андрея письмо… он на войне…

— От Кунгурова, — помрачнел Пётр. — Забыть сволоченка не можешь?

— Ну что ты так? — от обиды Татьяна чуть не расплакалась. — Прочти лучше…

И в голосе ее было столько просьбы, что Пётр пожал плечами и, насупившись, вскрыл конверт и развернул исписанный кучерявым почерком линованный лист бумаги.

— «Уважаемая Татьяна Анисимовна. Пишет вам по просьбе моей наш ротный унтер-офицер Малыгин — человек хороший. Мягкий и тихий человек, если прямо говорить, душевный, а я, уважаемая Татьяна Анисимовна, пишу вам опосля боя. Энто было мое первое боевое крещение. Бились мы с японцем в горах, а теперя вот отвели нас с боевых позиций. На отдых вроде бы как отправили. А поубивало в бою многих наших дорогих товарищей, а еще больше их поизувечило японской шрапнелью да шимозою, особливо жалко фельдфебеля нашего Свитко, тоже душевный был человек. Командир корпуса нашего самолично, несмотря что генерал, на бивуаке говорил, дескать, славно мы поработали и что японцы долго помнить нас будут. Посмотрел я на товарищев убитых да вот решил вам, уважаемая Татьяна Анисимовна, письмо сочинить, а то, не дай Бог, не успею. А сказать я вот вам что хотел. Папашу моего треклятого не ваш батюшка порешил. Известно мне это доподлинно. Сказывал об этом мне Кощей, Терентий Ёлкин, значица. Убивец-то Лёшка Зыков…»

Пётр читал письмо ровным голосом, но, когда дошел до этих строк, его брови еще больше насупились и он остановился, поглядел на сестру. Татьяна обмерла, прикрыла лицо руками.

— Убивец-то Лёшка Зыков… — еще раз повторил Пётр и, скрипнув зубами, уставился на извилистую трещинку, пересекающую оконце. Потом встряхнул головой, стал читать быстрее: — «Терентий энто своими глазами видел. А на суде врал, сильно его братья Зыковы запугали. Потому-то пристав наш меня в солдаты и сдал. Шибко он за Маркелу Ипатича радеет. Так что отец ваш, Татьяна Анисимовна, безвинно страдает. Я, конечно, понимаю ваше ко мне отношение, однако же, коли живой останусь, свидеться с вами желаю, ибо чувства мои к вам сильны уж очень. На сем прошу простить и не поминать лихом. Ежели письмецо отцу вашему писать будете, попросите за меня у него прощения. Оченно я перед ним виноватый. А уж перед вами и не знаю как. Кланяйтесь от меня и брату вашему, Петру Анисимовичу. С чем и остаюсь. Уважающий вас рядовой восьмой роты Восьмого Томского полка Андрей Кунгуров».

Закончив чтение, Пётр хмуро проговорил:

— Ишь… свидеться желает… чувства у него сильные…

Татьяна тревожно вгляделась в его ожесточившееся лицо:

— Андрей-то при чем?

— А Лёшку Зыкова своими руками удавлю!.. — не отвечая на ее вопрос, сдавленно произнес Пётр. Сжав кулак, с силой опустил его на стол: — Ну, Терентий! Ну, Кощей!

— Может, к присяжному сходить? Попросить какое прошение написать? — робко предложила Татьяна. — Хочешь, я схожу…

— Прошение! — язвительно хмыкнул Пётр. — Кого просить-то? Кому до нашего отца дело есть? Думаешь, разбираться будут? Зыковых посадят? Прилепили отцу каторжное клеймо, отмывать никто не станет. Ежели нам поверить, получается: пристав — дурак, судебный следователь — лопух, прокурор — ни тяти, ни мамы, а судьи с присяжными заседателями — слепые кутята. Одни мы с тобой умные! Да твой Андрюха Кунгуров.

Татьяна замолчала, но потом робко и нерешительно попросила:

— Андрюхе, что ли? — сверкнул глазами Пётр и, увидев, что сестра потупилась, добавил сурово: — Переживет!

— Помоги написать, — упрямо повторила Татьяна.

— Ни к чему всё это! — повысил голос Пётр.

— Что это ты расшумелся? — входя в комнату, поинтересовался Тимофей Соколов, а увидев навернувшиеся на глаза девушки слезы, укорил: — Она за тобой ходила, ходила, а ты очухался и на нее же кричишь.

— Да не кричу я, — набычился Пётр.

Торопливо поднявшись и накидывая платок, Татьяна сказала:

— Он меня не обижает… Пойду я, полы в конторе не мыты…

Она вышла, а Соколов, плотно прикрыв дверь, опустился на лавку, посмотрел на Петра и без всяких предисловий проговорил:

— Пойдешь к Кроткому, скажешь, что сегодня вечером решено кончать с Леонтовичем.

— Это как? — недоверчиво спросил Пётр.

Соколов усмехнулся:

— Обыкновенно. Из револьвера. Ротмистр к себе на квартиру все время одной дорогой ходит. Там на улице его и встретят.

— Не шутишь? — изучающе всмотрелся в его лицо Пётр.

— Шучу, не шучу, твое дело сказать об этом Кроткому, — пожал плечами Соколов. — Задача простая.

— Не буду я ничего говорить, — упрямо мотнул головой Пётр.

Соколов удивленно вскинул брови:

— Что значит — не буду?

— А то… Вижу, что ты какую-то проверку надумал, вот и не буду.

— А если и так? Если и проверку? — прищурился Тимофей.

— Не может Исай быть провокатором! — запальчиво воскликнул Пётр. — Не может!

— Это хорошо, что ты так доверяешь товарищу, —