Колодец старого волхва - Елизавета Дворецкая

— Прочь их обоих! И болгарин виноват! Наших богов обидели, а они за то нас губят! Вали их! К Кощею обоих! — закричали со всех сторон. Десятки рук вцепились в Чернаву и Иоанна и потащили их к ближайшей скважне. Чернава истошно кричала и цеплялась за бревна заборола с такой отчаянной силой, что мужики едва могли ее оторвать, а Иоанн молчал и не противился — жизнь его в руках Божиих. Все апостолы, кроме одного, приняли мученическую смерть.

Толпа толкалась и давила сама себя, все мешали друг другу, одни тащили печенежку и священника к скважне, другие пытались их бить. Под градом толчков и ударов Иоанн оступился и упал, чей-то пыльный поршень ударил его по спине, над заборолом разносились разноголосые крики, вопли, брань. Никто из живущих на земле не знает, чем это кончилось бы и не приобрела бы Русь в этот день еще одного мученика, погибшего за Христову веру, но шум и толкотню заметили гриди дозорного десятка полуденной стены.

— Гляди, братие, никак бьют кого! Болгарина бьют! — закричал один из гридей. Вглядевшись, десятник Горюха охнул и бегом бросился туда, на ходу отстегивая с пояса меч в ножнах и громкими криками вперемешку с бранью призывая за собой остальных. Скинут болгарина со стены — отвечай за него епископу и тысяцкому!

Врезавшись в толпу сзади, кмети с Горюхой во главе стали расталкивать и растаскивать мужиков. Под градом ударов умелыми кулаками, мечами в ножнах, тяжелыми щитами толпа мигом развалилась и рассыпалась горохом, покатился по площадке мужик в поярковом колпаке.

— А ну расходись! — яростно орал десятник. — Тут вам не Медвежий день — Зимерзлу терзать! На кого лезешь, рыло смердье, на княжьих людей! Я те покажу горло драть, в порубе поорешь! Вали отсюда, пока добром пускают! Я тя самого со стены!

Напуганные и побитые, крикуны разбежались, у огражденья заборола остались лежать Иоанн и Чернава. Оба они были побиты, растрепаны, одежда на них висела клочьями. Гриди подняли их на ноги, но Чернава едва могла стоять — она почти лишилась памяти от смертного страха, ноги не держали ее. А Иоанн оставался спокоен, только дышал чаще обычного. Недаром единственным из всех апостолов, кто дожил до старости и скончался мирно, был его небесный покровитель Иоанн. А может быть, время его подвига еще не пришло; но когда бы оно ни настало, Иоанн был готов. Недаром Спаситель учил следующих за ним: когда будут поносить вас и гнать, радуйтесь, ибо велика ваша награда будет на небесах; так гнали и пророков, бывших прежде вас.

Горюха бранился, равно сердитый и на смердов-смутьянов и на священника, вздумавшего дразнить голодных волков.

— Поди-ка ты отселе, отче, покуда цел! — раздраженно посоветовал десятник Иоанну. — А вздумаешь иной раз смердов вере учить — учи на бискуплем дворе, где его дружина близко! А мне и с печенегами забот довольно!

— Господь за труды благословит, — только и сказал ему Иоанн. Взяв Чернаву за руку, он повел ее к башне, к лестнице вниз. Господь заступился за него, а ему оставалось только заступиться за эту бедную женщину.

К ним подбежала Сияна, бледная от страха, со слезами в глазах. При виде злобного буйства толпы она оцепенела и теперь еще не верила, что беда миновала.

— Ой, как ты… — бормотала она, ломая руки. — Страсти какие! Ведь могли… Ой, Мати Макоше, Дево Богородице!

Увидев боярышню — ее одной и не хватало! — Горюха велел трем гридям проводить их до воеводского двора. Иоанн даже не заметил провожатых — его оберегал сам Бог. Чернава покорно шла за ним, отворачивалась от людских взглядов, свободной рукой закрывала лицо, словно хотела спрятаться ото всех. Ей казалось, что все вокруг желают ей гибели, вот-вот бросятся на нее снова. В детинце она рванулась к Добычиному двору, как загнанный зверь к своей норе, но Иоанн повел ее в гридницу — пока белгородцы не забыли об этом происшествии, там было безопаснее.

В гриднице с утра толпилось немало народу; всех занимало здоровье Явора, и гости у него не переводились целый день. В истобке по лавкам сидели Обережа, ведунья из Окольного города, Медвянка с Зайкой, Изрочен, Почин и Спорыш, два других десятника из дружины тысяцкого, сотник Велеб, Вереха, Шумила. Медвянка сидела у изголовья Явора и бережно-ласково перебирала его выгоревшие на солнце волосы — к лицу она боялась прикасаться. Счастье переполняло каждый миг ее жизни — добрые боги вняли ее слезам, они не отняли у нее жениха! От счастья Медвянка была непривычно тихой и молчаливой, слезы ее высохли, и улыбка сияла на лице, как долгожданная утренняя заря. В ту ночь после поединка она поистине переродилась — ее насмешливость и задор уступили место любви и заботе, непривычной и неумелой и оттого еще более трогательной.

Гриди и посадские обсуждали, сколько рати сможет собрать по ближним городам киевский посадник да скоро ли она подойдет.

— Что же они медлят столько? — негодовал Шумила. — Разве здесь не братья их? Со всех земель, со всех племен в Белгороде народ собран — как же не помочь? Наши полочане давно бы помогли, кабы им знать. Да больно далеко — пока им весть дойдет, мы все к дедам уйдем.

— Да и не будут они ради нас стараться, — возражал кузнецу сотник Велеб. — Полоцк-то где — в кривичах! Мы кривичам чужие, что им до нас? Хоть мы все тут перемрем, они и не вздохнут.

— Да как чужие? — возмущался Шумила. — Да разве у нас тут кривичей нет? И полочане есть, и из днепровских верхов — отовсюду есть! Кабы мои полоцкие, кончанские ребята ведали, что я тут от печенегов пропадаю, тут же полк собрали бы на выручку идти!

На полу возле лавки Явора лежал весь его доспех: кольчуга, меч, щит, пояс, две гривны; все было отчищено от крови и сияло сталью и серебром. Никогда Спорыш с таким усердием не чистил своего собственного доспеха, как теперь постарался для Явора. Доспех перед глазами Явора словно говорил: давай, вставай скорей, ждет тебя ратное поле! Долгие дни видя его перед собой, Явор вспоминал весь свой ратный путь, заново переживал его с самого начала. Поскольку он был побратимом Ведислава, его посвящали вместе с сыном Ратибора, как урожденного воина. Свой меч он достал из-под огромного камня, тем самым доказав свое право владеть им. Так когда-то сам Перун добыл из-под Белого Камня свой меч, выкованный Отцом Сварогом, и путь его повторяют все воины. Теперь раны лежали на плечах Явора тяжестью камня, и все силы его души и тела устремлялись на то, чтобы скорее сбросить этот камень и снова взять в руки свой меч. Змей не убит, и не время внуку Перуна давать отдых себе и своему оружию.

Зайка сидела на полу возле меча и с любопытством разглядывала длинный клинок и рукоять с непривычными узорами.

— Сей меч ковал самый лучший тамошний умелец, — не скрывая зависти, объяснял ей десятник Гомоня. Ему хотелось поговорить о мече, а других слушателей сейчас не находилось. — Видишь буквы?