Колодец старого волхва - Елизавета Дворецкая

Впервые встретив взгляд склонившейся над ним Медвянки, Явор не сразу узнал ее. И по ее изменившемуся лицу, по слезам страдания и радости, льющимся из ее глаз, он понял, что и правда был совсем близок к погребальным саням. Недаром рассказывают баснь о жене, что слезами пробудила от колдовского сна своего мужа, полоненного злой чародейкой. Слезы Медвянки падали на грудь Явору, обжигали, возвращали к ощущениям жизни, заново привязывали к земному миру. Может быть, это ее руки лебедиными крыльями плескали на него воду из Ключей Жизни и Смерти? Теперь Явор вспомнил о невесте и пожалел ее — ведь в Перунов Ирий она не сможет с ним войти, туда попадают только девушки, положенные с воинами на погребальный костер. Сейчас Явор уже не помнил, почему Перун преградил ему дорогу золотым копьем, ему казалось, что это слезы Медвянки били в Источнике Жизни, что ее зовущий голос вывел его из темного леса. Она любит его и плачет о нем — так никогда он не уйдет от нее, не оставит в горести, и пусть Морена беснуется в бессильной злобе — сила Макоши-Жизни и Лады-Любви одолеет злые чары. «Я же тебе говорил — вовек мы не расстанемся. А разве я когда от своего слова отступался? Любишь — так верь», — хотел бы он сказать ей, но не мог, рана на щеке мешала даже открыть рот. Видя его попытки заговорить, Медвянка еще больше испугалась и замахала руками.

— Не надо, не надо! — шептала она сквозь льющиеся слезы. — Молчи, пожалуйста, молчи!

Сама она не находила сейчас слов — не было таких слов, чтобы выразить ее сострадание и любовь. Не смея прикоснуться к его лицу, она целовала его здоровое плечо, руку, чтобы хоть как-то дать ему почувствовать, что она рядом и любит его. И Явор закрыл глаза; образы темного леса, грозного и светлого Хозяина Ирья, мягкий плеск Ключей таяли в его памяти, уходили прочь до той поры, когда он увидит их снова и скажет Громовику: «Вот голова моего врага, он больше не топчет землю». И Перун поднимет копье, пропуская его в Круг Чести. Но это будет еще не скоро. Сейчас Явор не помнил ни о печенегах, ни о битве; присутствие Медвянки и ее любовь — вот все, что было ему нужно, все, что могло ему помочь.

А орда стояла под стенами, устроившись на долгую осаду. После поединка трудно было сказать, кто вышел победителем. Белгородцы не давали дани, которую все равно не смогли бы собрать, и Родоман не уводил орду. Поединок, один на один ничего не дал, сил для общей большой битвы у белгородцев не было, и обоим народам оставалось только ждать: белгородцам — помощи от князя и других городов, а печенегам — голода в городе и его сдачи. Установилось равновесие, медленно потекли дни, одинаковые, как сухие горошины; весь мир для белгородцев замкнулся в крепостных стенах. Какими просторными они казались прежде и какими тесными оказались теперь!

Сияна со дня поединка проводила возле Явора почти столько же времени, сколько сама Медвянка. Боярышня как могла заботилась о поединщике: носила еду с воеводского стола, давала для перевязок лучшего полотна из материнских ларей. Иоанн одобрял ее заботы, говоря, что так и надлежит поступать христианке, и в такие часы Сияна соглашалась, что Христова вера хорошая и правильная. Но это не мешало ей носить подарки также и Обереже, то и дело расспрашивать его о здоровье Явора и благодарить за лечение. В священный колодец она побросала все свои перстеньки и жалела только о том, что может дать богам так мало.

Через несколько дней после поединка Сияна снова попросила Иоанна проводить ее на забороло. Провориха ворчала, уговаривала боярыню не пускать дочь ходить по стене, а Сияну словно какая-то непонятная сила тянула туда. Она боялась вида орды, но хотела ее видеть, потому что иначе, в воображении, племя Змея Горыныча казалось еще многочисленнее и ужаснее.

С самой зари на площадке заборола толпилось немало народу. Кого-то привели сюда те же чувства, что и Сияну, а у кого-то первый страх при виде степного воинства уже прошел — не в первый раз приходилось жителям порубежья видеть печенегов — и орда стала вызывать даже некоторое любопытство. Всем хотелось знать, как теперь противник Явора, старший печенежский княжич, жив ли?

Видно, и тому поединок обошелся недешево: Тоньюкук больше не показывался меж шатров стана. Шаманы с жезлами и бубнами каждый день плясали вокруг костра, прогоняя злых духов, мешающих Тоньюкуку подняться. Печенеги толпами собирались вокруг и хором протяжно повторяли за шаманами их непонятные заклинания. Но духи, видно, были упрямы и не хотели уходить.

— Гляди-ка! — говорили друг другу белгородцы на стене. — Вот ведь навье племя, угла не имеет, живет скотом да чужим добром — а тоже своего жалеет! Он у них, поди, первый молодец, вот они ему всем народом здоровья и желают.

— А чего кудесники-то скачут — где же их боги?

— Боги у тех есть, у кого земля есть, — отвечал бывалый старик, несколько лет проживший в печенежском плену и знавший их обычаи. — Мы, славянские роды, на сей земле сидим испокон веку — боги ее и нашими судьбами владеют. А печенеги ныне здесь стада пасут, а куда завтра подадутся — и сами не ведают. Только небо над ними всегда одно, — вот небо у них и есть великий бог, всему начало и конец. Ему и идолов не ставят, — зачем, коли само оно всегда здесь, только очи поднять. А зовут его Тэнгри, Тэнгри-хан, господин, стало быть…

Люди дивились, слушая старика. Чудной же народ, у которого нет ни богов, ни святилищ! Как же можно без них жить? Кто же направляет пути их народа и защищает от напастей? Чистый лазурный купол равно расправил крылья над городом, над печенежским станом, над всей землей. Какое же оно на самом деле, это вечное божество? И не отвести взора: власть верхнего мира беспредельна над всяким, кто не вовсе лишен глаз. Славяне видят в небе совсем не то, что печенеги или болгары-христиане. В одном сходятся все племена и народы, смотрящие на него: небо всегда рядом, только подними глаза…

В стороне от людей на забороле стояла Чернава и глядела на кибитки ближайшего рода. Когда-то много лет назад и она, тогда еще молоденькая девушка, вот так же кочевала со своей ордой. Но ее роду не повезло — отбившись от орды, он наскочил на большой русский дозорный отряд. После битвы всего несколько мужчин успели ускакать в степь, а остальные были перебиты, женщины и дети попали в плен. Теперь, при виде соплеменников, забытые образы и чувства всколыхнулись в памяти, но не дали радости ее уставшему сердцу. Слишком долго она не видела своих, не слышала родной речи. Чернаву переполняло глубокое волнение и тоска по судьбе, которая могла бы сложиться иначе, могла не лишить ее воли и родичей. А сейчас они стали ей не нужны. Слишком оторвалась она от соплеменников, а сын, единственное утешение ее жизни, в глазах печенегов будет русским. Она тоже потерялась меж мирами, но нет такого заговора, который даст ей прибиться к берегу. Ее дух успокоит только небо, к которому река жизни рано или поздно принесет всякого. Только Вечное Небо примирит род ее отца и род ее сына.