Диагноз смерти (сборник) - Амброз Бирс

Я подскочил и сел на койке.

– Ты хочешь сказать, что я вот уже три недели плыву на этом пароходе?

– Да, почти что три: ведь сегодня у нас третье июля.

– Я что, болел?

– Ты на редкость здоров и не пропускаешь ни завтрака, ни обеда, ни ужина.

– Господи! Дойл, тут какая-то тайна. Ради Бога, давай поговорим серьезно. Разве меня не вытащили из воды после крушения парусника «Морроу»?

Лицо Дойла изменилось, он шагнул ко мне и крепко взял за запястье. Немного погодя он спокойно спросил:

– Что ты знаешь о Джанет Хартфорд?

– Сперва скажи мне, что ты о ней знаешь.

Дойл какое-то время разглядывал меня, словно размышляя, как ему поступить, потом снова уселся на койке и сказал:

– Почему бы и не рассказать? Я собираюсь жениться на Джанет Хартфорд, мы познакомились в Лондоне с год назад. Но поскольку ее семья, – кстати, одна из самых богатых в Девоншире, и слышать об этом не хотела, мы убежали… вернее сказать, убегаем. В тот самый миг, когда мы с тобой ступили на трап, чтобы подняться на борт этого парохода, Джанет со своей верной черной служанкой прошла мимо нас, направляясь в сторону парусника «Морроу». Джанет ни за что не соглашалась плыть со мной на одном корабле, и мы решили, что она поплывет на паруснике: так и кривотолков не будет, и не придется опасаться, что ее узнают. Но теперь я боюсь, что из-за этого проклятого вала «Морроу» поспеет в Нью-Йорк раньше нас. Ведь тогда бедная девушка не будет знать, куда ей податься.

Я тихо лежал на койке, так тихо, что едва дышал. Но тема эта, похоже, всерьез занимала Дойла, и он, чуть помолчав, заговорил снова:

– Кстати сказать, у Харфордов она приемная. Ее родная мать погибла на охоте в их имении: упала с лошади и разбилась насмерть, а отец, вне себя от горя, в тот же день наложил на себя руки. Поскольку никто из родственников не заинтересовался судьбой девочки, Хартфорды, выждав положенное время, удочерили ее. Она так и выросла в полной уверенности, что они – ее настоящие родители.

– Дойл, а что за книгу ты читаешь?

– А-а… это «Медитации Деннекера». Всякие там истории о странном. У Джанет было два экземпляра, вот она и дала мне один. Хочешь полистать?

Он перебросил мне книгу, и та, упав на кровать, раскрылась. На одной из страниц выделялись отчеркнутые строки:

«Некоторые могут покидать свое тело и какое-то время жить вне его. Так же, как встретившиеся горные ручьи сливаются друг с другом, причем более сильный поглощает слабейшего, так и живые существа, связанные узами крови, встречаются на путях своей жизни, и души их общаются друг с другом, в то время как тела их, следуя предопределенными путями, ничего о том не ведают».

– Похоже, она умела… я хочу сказать, она умеет вдумчиво читать, – с трудом выдавил я, подавляя волнение.

– Это верно. А теперь ты, может, соблаговолишь объяснить, откуда тебе ведомо ее имя и название парусника, на котором она плывет?

– Ты говорил о ней сквозь сон, – ответил я.

Через неделю мы пристали в порту Нью-Йорка. Но о «Морроу» с тех пор и по сей день нет никаких известий.

Холодный  поклон

Вот что рассказал мне однажды Бенсон Фоули из Сан-Франциско, ныне покойный:

«Летом 1881 года я встретился с джентльменом по имени Джеймс Г. Конвей из Франклина, штат Теннесси. В Сан-Франциско он приехал подлечить легкие, бедняга, и привез мне письмо с рекомендациями от мистера Лоуренса Бартинга. Я знавал Бартинга во времена Гражданской войны, он был тогда капитаном в армии северян. Когда наступил мир, он обосновался во Фрэнклине, стал адвокатом и, насколько я могу судить, весьма преуспел на этом поприще. Я издавна считал Бартинга истинным джентльменом, благородным и прямым, так что близкая дружба, которой он удостоил мистера Конвея, была для меня более чем достаточной рекомендацией и аттестовала последнего как человека достойного и уважаемого.

Однажды за обедом Конвей рассказал мне, что их с Бартингом связывает довольно необычная клятва: тот из них, кто умрет раньше, постарается, если это вообще возможно, снестись с тем, кто еще попирает землю, причем таким способом, который исключал бы ошибку. При этом выбор самого способа был, по обоюдному согласию, оставлен за усопшим, применительно, так сказать, к его новым обстоятельствам. По-моему, резонно.

Через несколько недель после обеда, за которым мистер Конвей рассказал мне об этой странной договоренности, я повстречал его на улице. Он неспешно шел по Монтгомери-стрит, очевидно, после процедур, и вид у него был озадаченный. Поздоровался он со мной весьма холодно – только кивнул и пошел дальше, а я остался стоять с рукой, протянутой для пожатия, удивленный и, сами понимаете, несколько задетый. На следующий день я встретил его в холле «Палас-отеля» и, увидев, что он собирается, как и вчера, кивнуть мне и выйти, встал у него на пути, поздоровался самым дружественным тоном, и тут же попросил объяснить, отчего он так ко мне переменился. Секунду-другую он мешкал, но потом, взглянув мне в глаза и увидев в них искреннее недоумение, сказал:

«Я не думаю, мистер Фоули, что имею право настаивать на вашей дружбе, с тех пор как мистер Бартинг, похоже, отказал мне в своей… уж не знаю почему, Богом клянусь. Но вам он, наверное, сообщит причину, если уже не сообщил».

«Мистер Бартинг ничего такого мне не писал».

«Писал?! – переспросил он изумленно. – Но он же здесь, в Сан-Франциско. Я встретил его вчера, минут за десять до того, как вас увидел. Он слегка поклонился мне – точно так же, как я вам – и прошел мимо. А сегодня, с четверть часа назад, я встретил его снова, и он вел себя, как и в прошлый раз: просто кивнул и пошел дальше. Скажу еще: я никогда не забуду, как любезно вы меня приняли. А теперь – до свидания или прощайте… это уж как вам будет угодно».

Речь эта лишний раз подтвердила мое мнение о мистере Конвее как о человеке воспитанном и весьма щепетильном.

Поскольку мне не хочется ни интриговать вас, ни щеголять литературными красотами, я лучше сразу скажу, что мистера Бартинга к тому времени уже не было в живых. Он скончался в Нэшвилле за четыре дня до нашего с Конвеем разговора. Навестив мистера Конвея, я сообщил ему о смерти нашего общего друга и показал ему письма, из которых сам узнал об этом. Конвей был так ошеломлен, что это сразу и совершенно развеяло остатки сомнений в его искренности.

«Удивительно… – проговорил он, справившись с волнением. – Похоже, я обознался, принял за Бартинга совершенно постороннего человека. Вот он и кивнул мне без особого радушия – просто механически ответил на мой поклон. Теперь я припоминаю, что у него не было усов, как у Бартинга».

«Конечно же, это был кто-то другой», – согласился я, и больше мы никогда на эту тему не говорили.