Клинический случай - Карл Хайасен

– Совершенно верно.

– Напомни-ка мне ее имя.

– Эмма. И верните мне мой ноутбук. – Я хватаю Джерри за серьгу и притягиваю его искривившуюся физиономию поближе к своему лицу. – Этот ноутбук принадлежит не мне. Это собственность издательской группы «Мэггад-Фист», которая должна за каждый цент отчитываться перед своими акционерами.

Лореаль говорит:

– Господи, да прекратите. Мы вам купим «Пауэрбук» последней, блядь, модели.

Диджей возвращается за пульт, и я чувствую, как мою голову сдавливает праматерь всех головных болей. Я отпускаю ухо телохранителя и нагибаюсь через столик, сквозь сигаретный дым, поближе к Клио:

– Давайте покончим с этим.

– Мне надо пописать. – И она уходит.

– Так когда мы совершим обмен? – обращаюсь я к Джерри.

– Не сегодня, – отвечает он. – По-любому.

– А когда?

Он дает мне ощутимый подзатыльник:

– Мы позвоним тебе завтра, обмудок.

– Да, мы с вами свяжемся, – поддакивает Лореаль.

Когда я встаю из-за стола, динамики начинают дрожать – играет жутчайший хаус-ремикс «Макартур-парка».[125]

– Вам двоим не мешает оторваться, – советую я мальчикам Клио. – Не стоит сидеть и ждать чего-нибудь медленного и романтического. Просто отдайтесь на волю музыки.

27

Тук-тук. Эмма открывает дверь. Они ее хватают.

Все прошло без шума и пыли. Дверь в квартиру не заперта. На кровати лежит ее сумочка, на кухонном столе – ключи от машины и чашка остывшего эспрессо. Она собиралась позавтракать тостом и кукурузными хлопьями.

Два часа ночи, и сейчас ее квартира – не лучшее место для меня. Если останусь здесь еще хоть на минуту, пробью кулаком стену. Эмму похитили, и в этом виноват я.

Но кто-то же должен покормить кошку. Она жалобно мяукает и крутится восьмеркой у меня под ногами. Я беру животное на руки и говорю:

– Все хорошо, Дебби. Она скоро вернется.

Я сижу, вперив взгляд в чертов телефон, как в старые добрые времена.

Помню, однажды я семь часов прождал звонка от моего «источника» – Уолтера Дабба, поставщика автобусов, который помогал мне в деле взяточника Оррина Ван Гелдера.

Жена Уолтера беспрестанно пилила его за то, что он «поднимает шум», в результате чего он переживал острый кризис веры. Точно так же чувствовал себя и я, потому что без помощи Уолтера федералы не могли открыть дело, и я оставался без статьи. За день до обеда, на котором Оррин Ван Гелдер был арестован агентом ФБР, Уолтер отправился поохотиться на оленей и не успел вернуться к вечерней мессе. Его жена позвонила мне и обвинила во всех смертных грехах. Она сказала, что, должно быть, у ее мужа случилась депрессия и он застрелился, а виноват во всем, конечно, я. Она еще сказала, что ему следовало заплатить председателю и не трепать кому ни попадя про эту историю.

Охваченный ужасом, я сидел как приклеенный у телефона с четырех дня до одиннадцати вечера. К тому времени, когда Уолтер Дабб наконец позвонил, мой мочевой пузырь сравнялся по размерам со штатом Арканзас. Оказывается, Уолтер подстрелил и освежевал оленя, а потом его пикап сломался в лесу, а потом вдруг заявился медведь и украл оленину быстрее, чем Уолтер успел схватиться за ружье, – так, по крайней мере, он сказал миссис Дабб. Что бы там ни случилось на самом деле, Уолтер находился в очень приподнятом настроении в тот вечер, а только это и имело для меня значение. И весь путь до сортира я проделал с песнями и плясками.

Сегодня я пропустил еще один звонок от Дженет Траш. Она звонила мне домой, пока я беседовал с Клио и K° в «Туда-Сюда».

«Встретимся в воскресенье утром в кафе, – говорилось в ее сообщении. – Постарайся прийти к половине одиннадцатого, ладно?»

Я перезвонил, но снова попал в службу сообщений, поэтому повесил трубку и включил «Сердце на мели». Я настроил свою старую акустическую гитару и теперь пытаюсь подобрать аккорды. Первая строчка куплета начинается с ноты ре, но затем Джимми меняет тональность, и полагаю, вторая строчка начинается с фа мажор-септ, а затем идет до, ми минор и фа. Сложновато, но, конечно, не «Дерек и Домино».[126] Если уж клуц[127] вроде меня в силах это сыграть, значит, получится и у Клио. Она даже сможет пропеть мелодию надорванным голоском, таким модным в последнее время, что диски молодых певичек разлетаются бешеными тиражами.

Думаю, начиналось все примерно так. Они тусовались в доме на островах, Джимми и его жена. В один прекрасный день она забрела к нему в студию и услышала достаточно, чтобы осознать: такую хорошую песню ей не написать никогда. Она попросила мужа сыграть еще раз, а он, скорее всего, отказался, сославшись на то, что песня еще не закончена. Она похлопала глазами, повисела у него на шее и спросила, не подарит ли он эту песню ей, а он ответил, что, мол, извини, детка, но никак. Шло время, студия наседала на Клио, а та в свою очередь, на Джимми. Наверняка она подлизывалась к нему и дразнила его, плакала и устраивала скандалы, но он оставался непоколебим. И когда Клио наконец поняла, что Джимми припас «Сердце на мели» для себя, она решила его убить.

И тот кусок из песни, что она запомнила, она и пела на панихиде.

Как трогательно.

Я валял дурака с гитарой, пока до рассвета не осталось меньше часа. Затем я упаковал все, что могло мне понадобиться, и поехал в редакцию, где и уснул прямо под своим столом. Вокруг меня возились со швабрами уборщицы, а телефон молчал. Сейчас уже девять утра, и сотрудники медленно стекаются на работу. Аксакал приходит одним из первых. На пути от лифта к своему кабинету он замечает меня и плавно, как ястреб, меняет курс.

– Джек, – говорит он сладким голосом, – ты выглядишь как дерьмо на палочке. – Аксакал из тех редакторов, которые во внешности журналистов предпочитают помятость и красные глаза. Подобный вид свидетельствует о том, что те или работают в поте лица, или старательно притворяются – в любом случае ему это нравится.

– Это все моя проклятая статья, – поясняю я.

– Да, Эмма говорила. Как продвигается дело?

– Спросите через двадцать четыре часа. – Безумно хочется похвастаться выцарапанной у Рика Таркингтона раздутой цитатой, но сейчас у меня просто нет на это сил. Эх, тяжелая это работа – пропихивание статьи на первую полосу.

– Как все прошло в Лос-Анджелесе?

– Продуктивно, – отвечаю я. – Спасибо за «зеленую улицу».

– Благодари Эмму. Она сказала, ты идешь по горячему следу.

Аксакал невысок ростом, но широк в плечах и мускулист и держит себя как борец университетской сборной, которым он когда-то на самом деле был. В «Юнион-Реджистер» он недавно, но уже успел завоевать уважение бойцов тем, что игнорировал многие директивы руководства. Он наш четвертый главный редактор за шесть лет и, подобно прочим, согласился на эту должность, потому что полагал, что сможет остановить кровопотери. Вскоре он поймет, что работает на вампиров; на вампиров с привилегированными акциями в карманах.

– Нехило будет, – говорит он, – если окажется, что Джимми Стому убила его вторая половина. Ты бывал на их концертах – я имею в виду «Блудливых Юнцов»?

– Нет, никогда.

– Боже, он на сцене та-а-акое творил, – вспоминает Аксакал. – И конечно, девчонки от него с ума сходили. Знаешь, какая песня мне больше всего нравилась? «Клинический случай». По-моему, с «Рептилий и амфибий».

– На самом деле с «Плавучей богадельни», – поправляю я.

– Уверен? «Двуличная стерва. Черное белье»?

– Именно.

– Да ты эксперт, – улыбается Аксакал. – Надеюсь, у тебя выгорит с этой статьей, Джек.

Как мило с его стороны. Он ведь в курсе моего прошлого.

– Когда Эмма появится?

– Не знаю точно, – отвечаю я. – Кажется, она еще болеет.

Я включаю свой компьютер и захожу на сайт «Интернэшнл Геральд Трибьюн». Ее отца зовут Дэвид Коул. Последняя его статья была напечатана три дня назад. В статье шла речь о страшном землетрясении в индийском городе Бхудж, и, судя по выходным данным, именно там он и находился. Я уверен, что редактор Дэвида Коула поможет мне его найти, если, не дай бог, мне придется сообщить ему, что Эмма пропала.

Я кладу голову на коврик для мыши и отключаюсь.

Мне снится мой обычный сон. Я открываю дверь. На пороге стоит мужчина, голый по пояс; мой ровесник. Он высокого роста, песочного цвета волосы на висках немного припорошены сединой.

Он улыбается и говорит:

– Привет, Джек-младший.

И я отвечаю:

– Папа, это не смешно.

Его лицо точно такое же, как на фотографии, что сохранила моя мать: мы трое на пляже в Клируотер. Его глаза очень похожи на глаза сына. И подбородок тоже.

– Ты думал, что я умер. А я вот он – жив, – лукаво заявляет он.

И каждый раз в этом сне я делаю одно и то же: хватаю его за загорелые плечи и с силой прижимаю к стене. Несмотря на богатырский вид, он легкий, словно ребенок.