Девять жизней Роуз Наполитано - Донна Фрейтас

Адди кивает и послушно взбирается на стул.

* * *

Моя мама в больнице, она без сознания.

Мы ждем, когда она умрет. Это уже свершившийся факт, рано или поздно ее не станет. Болезнь развивалась и быстро, и медленно. Сначала медленно – мы не сразу поверили, что рак вообще может одолеть крепкое мамино тело. Казалось, у нас куча времени и вариантов, всевозможных планов. Мы собирались принять взвешенное решение всей семьей, словно у мамы был в запасе миллион лет, прежде чем начать лечение.

Но она ускользала так быстро. Только что мы с мамой спорили и смеялись – и вот уже вместе с отцом я наблюдаю, как она угасает, как тело предает душу и разум, выдающуюся личность, как стихает ее взрывная сущность.

Кто знал, что маму убьет не рак, а его осложнения, тромб, который образовался в ноге и медленно, тайком добрался до мозга. Последние недели в больнице тянулись вечно, но мне показалось, не прошло и секунды, как мы с папой приняли решение отпустить маму, снять ее с аппаратов жизнеобеспечения, потому что жизнь в ней почти иссякла.

Врачи убрали все трубки, прозрачную маску с лица, и нам осталось только ждать, дежурить и следить, как замедляется мамино дыхание и падает до нуля пульс.

Бабушка, которая лежит на больничной кровати, не та бабуля, что знает Адди. Мы с Люком не хотели, чтобы наша дочь видела бабушку такой, мне и самой была не знакома эта женщина. За последние недели жизни мамы ее тело превратилось в сосуд страданий, оболочку, которая уничтожала все еще живой мозг.

– Сфотографируй маму… – сказала я Люку только вчера утром.

Звучало ужасающе, знаю, и все равно я отважилась попросить. Муж сидел рядом со мной у маминой кровати, мы грустно и устало молчали. Адди осталась с родителями Люка: с тех пор как все это началось, они нас очень поддерживали.

– Что?..

Я посмотрела на лежавшую в кровати маму – она будто уменьшилась, кожа стала серой и сморщенной, конечности выглядели усохшими. Но без трубок мама снова казалась почти собой. Была в ней какая-то умиротворенность.

– Я просто хочу ее фото. Одно последнее фото.

– Роуз… – сочувственно и вместе с тем нерешительно протянул Люк. – Не нужно тебе запоминать ее такой.

– Может, и нет, а может, да.

– Разве твоя мама хотела бы этого, Роуз? А отец? Ты уверена?

Мне рассказывали о женщинах, потерявших детей во время беременности. Они просили врачей сделать фото их нерожденного малыша. Эти женщины мечтали о ребенке, оплакивали свою потерю, и им хотелось увидеть кроху, иметь что-то на память о малыше, который мог бы жить, но жизнь оборвалась. Моя коллега из университета на седьмом месяце потеряла близнецов. Ей пришлось родить мертвых младенцев, чтобы их достали из живота, пережить эту ужасную травму. Она держит фото детей в ящике комода, под грудой шелковых шарфиков и мягких кожаных перчаток. Помню, когда коллега это мне рассказала, я подумала: «Какая жуткая идея хранить такой снимок! Странный и мазохистский порыв, способ заставить человека вновь и вновь переживать глубочайшее горе».

Но теперь, сидя в больничной палате у кровати мамы в ожидании, когда она испустит последний вздох, я понимаю, зачем кому-то может понадобиться такой сувенир.

– Просто сделай это ради меня. Пожалуйста… Нет необходимости соглашаться, что это хорошая мысль. Сделай, и все. И папе не надо говорить. Просто… мне кажется, так нужно.

После долгой паузы Люк сказал:

– Ладно, хорошо. Я сделаю.

Через час он вернулся с оборудованием, и я выскочила из палаты. Там остались лишь Люк и мама. Вышел муж в слезах.

– Я люблю тебя, Роуз, – сказал он.

– И я тебя, спасибо.

В тот миг я была ему так благодарна, что почти забыла – мой муж, человек, который был ко мне столь добр, мне изменяет.

Люк не догадывается, что я в курсе его романа. Что знаю о Шерил. Обнаружив в камере мужа то самое фото, я на какое-то время впала в отрицание, но понемногу начала замечать признаки – они стали чересчур очевидны. Поздние возвращения, уклончивые ответы на вопросы о том, где он был и с кем, почему не позвонил, почему больше не дотрагивается до меня в постели. Имя Шерил постоянно отзывалось в моей голове настойчивым, дразнящим шепотком.

Но вскоре все мысли о ней испарились. Моя мать попала в больницу, и мы узнали, что она умирает, уже почти умерла. Измена мужа померкла на фоне трагедии, которая разворачивалась на глазах у нас, на глазах у Адди.

Шерил, роман – все может подождать.

– Я бы все для тебя сделал, Роуз, – сказал Люк. – Ты это знаешь.

Я кивнула. Но на самом деле я давно этого не знала, хотя теперь ощутила. Между мной и Люком всегда существовала сильная и нерушимая связь, просто на какое-то время я о ней забыла.

* * *

Продолжаю звать мужа, но он не приходит.

– Идем, Адди, пора, – наконец говорю я. – Мама отвезет тебя к бабушке.

Записку Люку я не оставляю. Пусть, когда проснется, гадает, куда подевались мы с Адди. В конце концов, я много времени провела, раздумывая, где он, с кем и чем занимается. Мы выходим из дома, и позади хлопает дверь.

– Привет, бабуля! – восклицает Адди, войдя в палату.

Я прижимаю палец к губам, прося дочь говорить тише и кивая на моего папу, спящего в кресле в углу. Отец почти не отходит от мамы, пусть немного отдохнет.

Адди отпускает мою руку, и я смотрю, как дочь шагает прямо к кровати бабушки. Бесстрашно. Она не боится писка аппаратуры, отслеживающей дыхание больной, дочь не пугает, что писк замедляется вместе с пульсом бабули. Моя маленькая девочка являет недюжинную силу и милосердие. Кто знал, что в ней это таится? От кого это у нее? От меня или от Люка? Возможно, сама Вселенная наделила Адди подобными качествами.

– Тебе, наверное, тут одиноко, бабуля, поэтому я кое-кого тебе принесла, – шепчет Адди и кладет бабушке на грудь своего кролика.

Упрямо противлюсь желанию отвернуться к двери. Не знаю, хватит ли у меня сил на это смотреть. Но я должна, я же мать… Моя мама не отвернулась бы – ради меня, и я не отворачиваюсь – ради Адди.

– На лето у меня много планов, тебе понравится, – продолжает дочка. – Плавать хочу наконец научиться, как ты показывала, пока не заболела.

Отец ворочается в кресле, открывает глаза. Увидев Адди, тут же выпрямляется, но молчит, не прерывая одностороннюю беседу бабушки и внучки. Я иду к нему и наклоняюсь