Все зеркало - Коллектив авторов

себя, – Голос Дома истекает ядом, тягучим и оттого особенно противным. – Посмотри на эти синие глазики, на румяные щёчки, на оттопыренные ушки. Чудесно, чудесно, правда? Ах… нет. Не чудесно. Ты не можешь посмотреть на эти глазки и ушки, ты ведь отражаешься в зеркале. Ох, ох, ох, какая жалость!

Отражаюсь, вообще-то. В обычных зеркалах, но в последние месяцы ни одного человека из нашего мира обычные зеркала не интересуют.

– Потому никакой пользы от тебя, ах, ах, ах.

Хочется втянуть голову в плечи, но вместо этого я упрямо задираю нос. Как будто Голос может меня видеть.

– Почему тебя до сих пор не выставили из города? – громче, эмоциональней. – Почему?

Секунду назад мне казалась, что я – просто образец выдержки, такой внешне непробиваемый противовес разошедшемуся Голосу, но от его визга в моей голове что-то бабахает, щелкает, взрывается красным, и в ответ я начинаю орать:

– Да пусть выставляют! Пусть! Лучше стреляные дожди, чем эти дурацкие марши!

Голос не отвечает. Удивительно, вообще-то. Я смотрю в потолочный вискер, сурово нахмурив брови: так-то, мол.

В наступившей тишине слышится похрустывание камешков оконной рамы. Это умники там, за городом, пытаются проткнуть мембрану, чем только её не облучают, всё без толку: ультра-инфразвуки, радиация, импульсы, колебания – в общем, полный арсенал, но заколебать пока получилось только жителей ближайших кварталов.

А я рада, что ничего не получается, так-то! Все так помешались на этих окнах в дивный новый мир, только о них и разговоров, только по ним и указаний. Теперь все дружно и беспрерывно блюдут своих двойников там, за мембранами, и отчитываются Следящим: что там видели, в другом мире, как ведут себя двойники, еще какая-то ерунда. У всех вокруг теперь горящие глаза и пустой звон в башке. Ну, наверное, если бы я могла видеть в мембранах иной мир и саму-себя-другую – мне бы тоже слегка снесло кукушку. Наверное, я бы тоже только об этом и могла говорить и только могла бы ждать, когда проход проковыряют и все мы устремимся в дивный новый мир.

Просто наш мир – ну, он немного умирает. Говорят, мы слишком много кристаллов потянули к городам и нарушили природный баланс, потому снаружи становится всё хуже и хуже, и даже надквартальные воздушные фермы понемногу выгорают, сильным остается только то, что привязано к кристаллам, но это не навсегда.

Все видели в зеркалах своих двойников и кусочки другого мира, а я – только воду. Тёмно-зелёную глубокую воду, черные трепетливые водоросли и кусок какого-то баллона. Понятия не имею, что это такое и зачем, знаю лишь, что никакого двойника у меня нет, не водоросль же он, в самом деле.

Голоса Поддержки и Голоса Домов – они во всем этом тоже слегка свихнулись, они тоже хотят в новый дивный мир, но боятся, что люди не смогут взять с собой все вискеры, потому Голоса стали еще голосистей, чтобы все помнили про их полезность. Многие из них до того заговорились, что начали забывать слова и нервно срываться, иногда они даже не могли уйти на подзарядку по ночам, а вместо этого на всю округу орали околесицу и матерные частушки.

Кажется, это никогда не кончится, потому что мембраны не поддаются, ну ничем их не могут расковырять. Все от этого расстраиваются и переживают, а я злорадствую – что мне еще остается?

– Вот, посмотри, – заговорил Голос Дома, и мне захотелось швырнуть диван в потолочный вискер.

Из стены вылезает эдакое щупальце, студенистое и тошнотворно-сиреневенькое. Спасибо, без присосок. Оно обхватывает стебель с огромной ромашкой, вместо цветоложа у ромашки – зеркало. Вообще-то, щупальца и зеркала неразделимы, потому мне видится нечто издевательское в том, как они держат эти несчастные цветки, ну правда, словно собираются встать на колено и торжественно вручить их тебе.

– В этом зеркале твоя сестра видит…

– Да знаю я, что она видит! Все уши мне протрещала! – и я передразниваю сестру, тонким голосом тараторя: – В том мире у неё такая милая татуировка на шее, ах, это красный змей с крылышками, как мило, змей с крылышками, и у него вот такие зубики! А у самой сестрички из оттуда – вот такие глазики и вот такенные брови, и она скачет по сцене с деревянной штукой, которую дергает за верёвки, и еще что-то орёт!

– Следящие выяснили, что это музыкальный инструмент, – невозмутимо напоминает Голос.

– Да плевать. Я хочу сказать, что меня достал её бубнёж про внутренние горизонтальные скачки или как там… ну, что она от этого нашла нечто новое в себе и решила, что огрызаться – это очень здорово.

– Она стала решительней, – занудно поправляет меня Голос.

– Да. Точно. А мама видит там себя-другую в обществе тридцати кошек и не может понять, что это значит, потому что мама очень любит кошек, но её отражение отчего-то не выглядит довольным. А папа…

– Все они получили возможность о чем-то задуматься, – ядовитость опять начинает прорастать в Голосе. – И другие – тоже получили. А главное – они собирают информацию, они полезны, они нужны, они заслуживают новой хорошей жизни в новом мире. Но ты, Сиарра… Ты – бесполезная! Бесполезная! Ты заслуживаешь только изгнания и лютой смерти под стреляным дождем!

Антон

Всё, что угодно. Что угодно, но не это. Моим новым стерео стала женщина. Я зажег свет и долго разглядывал её лицо. Я, кажется, меньше бы удивился приходу мертвеца, чем вот так. Потому что теперь мне точно каюк, никакие выдумки не помогут. Нужно сообщить, но тогда служащие Отдел Сбора Информации не отцепятся. Не сообщить – за укрытие каких-либо важных сведений о контактах с жителями зазеркалья, – тюрьма. И надо полагать, как размыслил однажды дядя Вова, это не просто тюрьма. Это место, где из меня вытянут всё, даже если я буду сильно против. А вот этого мне не хочется. Что же делать?

Думая так, я вдруг поймал себя на том, что с интересом разглядываю стерео. А она – меня. Наверное, в такую можно влюбиться. Красивая. Но испуганная. Возможно, у них там тоже ведется сбор информации. И тоже мало что приятного для неё означает такая встреча. Вот чёрт.

Влипли оба. Я грустно усмехнулся и вздохнул. Она проделала то же самое. Усмехнулась и вздохнула. К счастью, язык эмоций в наших мирах не сильно различался. Это же не буквы. Не слова. Не речь. Это естество. И любовь – это улыбки и радость, нелюбовь – слезы и печаль. Когда нам весело, мы смеемся, когда грустно –