Граждане - Казимеж Брандыс

Реськевич извлек из кармана помятый листок и, положив его перед Ярошем, торжественно заверил «товарища директора», что за четверть часа до его возвращения в учительскую на столе не было ничего — он собственноручно сметал с него пыль.

Ярош бросил взгляд на листовку: тот же текст, но отпечатан более четко.

Он пытливо посмотрел на Томалю и тихо спросил:

— Что ты делал в учительской?

Томаля весь трясся от сдерживаемых рыданий.

— Я ничего не знаю, пан директор, — сказал он всхлипывая.

— Тебя спрашивают, что ты там делал? — прикрикнул на него Реськевич.

Томаля, заикаясь и давясь слезами, начал объяснять, что на третьем этаже было собрание фотографического кружка. Он вышел на минутку в уборную и, возвращаясь, увидел, что дверь в учительскую открыта. — Я только заглянул туда и сразу ушел, — пропищал Томаля. — А тут пан Реськевич…

— А почему же ты так меня испугался? — перебил его Реськевич, нагибаясь вперед. — Так перетрусил, как будто самого чорта увидел?

Томаля не отвечал. Стоял, повесив голову, и плакал уже не так громко.

— Это ты положил на стол листовку? — спросил его Ярош спокойно. — Сознавайся. Все улики налицо, Томаля. Ты можешь свою вину смягчить только тем, что скажешь всю правду.

— Или я, или он, — мрачно пробормотал Реськевич. — Никого больше там не было.

Томаля опять разревелся. Закрыв лицо рукавом, он сквозь слезы клялся, что ничего не знает. Потом, с жестами старой трагической актрисы, хотел упасть на колени, но сторож дернул его за руку и гаркнул:

— Ты тут комедию не ломай! И перестань реветь, слышишь, сопляк?

Томаля моментально успокоился. Шмыгнул носом и, глядя исподлобья на Яроша, сказал шопотом:

— Я ничего не сделал, товарищ директор. Там, наверное, был еще кто-то…

— Кто же? — грозно остановил его Реськевич. — Говори сейчас, что знаешь!

— Я видел, как по коридору проходил профессор Моравецкий, — сказал Томаля чуть слышно. И опять затрясся, застучал зубами.

Ярош посмотрел на вытаращившего глаза Реськевича. Долгую минуту в комнате царила тишина, только дождь плескался по карнизу крыши.

— Можешь идти, — промолвил Ярош. — Ступай прямо домой. Завтра после уроков мы еще с тобой поговорим.

По уходе Томали Ярош и Реськевич некоторое время молча сидели друг против, друга. Сторож шумно дышал через нос и ерзал на стуле.

— Ну, что вы на это скажете? — спросил, наконец, Ярош.

— Не знаю, — глухо отозвался Реськевич. — Ничего уж теперь не знаю. Я… я профессора Моравецкого уважаю, товарищ директор.

И вдруг открыл рот, словно ему воздуха не хватало.

— Товарищ директор, — произнес он шопотом. — Порядка ради я обязан вам доложить…

— Ну? — внимательно глянул на него Ярош.

— Обязан доложить… Когда я ходил вниз распорядиться насчет кокса… мне навстречу попался профессор Моравецкий. На площадке между вторым и третьим этажами. Он меня в темноте не узнал. А я торопился, товарищ директор…

На перемене к Антеку Кузьнару, стоявшему с Вейсом у аквариума, подошли Збоинский и Тарас. Збоинский с торжественной миной сказал:

— Поздравляю, Кузьнар! Твой старик награжден орденом «Знамя труда» за перевыполнение плана.

— Об этом сегодня пишут во всех газетах, — добавил Тарас, приглаживая волосы ладонью.

Они с интересом смотрели на Антека, а он, покраснев, ответил, что из коллектива Новой Праги III человек двадцать получили правительственные награды.

— Но «Знамя труда» — только твой старик, — с чувством возразил Збоинский.

— У Видека из восьмого «Б» есть сегодняшняя «Трибуна», — пояснил Тарас.

Безмятежно улыбаясь, он сделал у себя за спиной едва заметный жест — и вдруг, неизвестно откуда, между ними появился Видек с газетой в руках.

— Поздравляю, Кузьнар, — шепнул он застенчиво.

Антек в явном смущении сунул руки в карманы. А тут еще, как на грех, к ним подошел кларнетист Шрам. И все мальчики смотрели на Антека с восторженным удивлением, поминутно косясь на его грудь, как будто на ней сверкал орден на красной ленточке.

К счастью для смущенного Антека, в конце коридора вдруг поднялся шум: там Реськевич, окруженный ватагой четвероклассников и пятиклассников, с остервенением размахивал половой тряпкой. Сквозь эту шумную толпу пробрался Свенцкий.

— Что там такое? — спросил у него Кузьнар.

— Да ничего, — равнодушно ответил Свенцкий. — Реськевича опять заперли в уборной.

Выяснилось, что сторож просидел там с полчаса, пока, наконец, преодолев естественное чувство стыда, не начал барабанить кулаками в дверь. Теперь его пробовали обратно втолкнуть туда.

Разогнав табун озорников, зетемповцы опять сошлись у окна около аквариума. Свенцкий утер вспотевший лоб и толкнул локтем Антека.

— Мы размениваемся на мелочи. А главного до сих пор не сделали.

Антек нахмурился.

— Завтра ты сможешь поговорить об этом на собрании.

— Поговорить мало, — Свенцкий надул губы. — Мы будем языком болтать, а завтра опять появится эта свинская листовка. Остерегайтесь самоуспокоенности!

— С ума ты сошел, жирный боров? — рассердился Збоинский. — Не знаешь, сколько нами сделано?

Свенцкий смерил снисходительным взглядом его миниатюрную фигурку.

— На твой рост, сынок, этого может и достаточно, — проговорил он. — А для меня — мало. Где результаты?

Уже готов был разгореться бурный спор, но прозвенел звонок на уроки. В дверях учительской появился Моравецкий. Вейс и Антек быстро переглянулись, потом молча проводили его глазами, пока он не скрылся в конце коридора.

— Скверно выглядит, — прошептал Вейс. — И опять пришел небритый!

Затрещал второй звонок. Они проскользнули в класс за спиной Гелертовича, который как раз в эту минуту входил туда с журналом подмышкой.

Нет, Стефан Свенцкий был неправ. Он, как всегда, был слеп и глух к политическим победам и видел только промахи и недочеты. Узнав о листовках, он взбеленился. Товарищи никогда еще не видели его в таком состоянии. Он метался по классу, бормоча страшные обвинения, ругая и себя и всех других. У него даже нос побелел от злости, когда он, заикаясь, вопил о позоре, которым покрыла себя зетемповская организация.

— Ничего вы не понимаете! Ни черта! Ведь мы допустили в школу врага! Теперь все, что сделано до сих пор, пошло насмарку! Слышите? Насмарку! Во всей Польше призывают к бдительности! Что я говорю — во всей Польше! На третьей части земного шара! Вы газеты читаете? Я вас спрашиваю, вы читаете газеты? Знаете, что творится в Корее, во Вьетнаме? Может быть, вы себя успокаиваете, что это далеко и нас не коснется? Что товарищ Сталин за всем уследит и обо всем позаботится? Значит, раз он на посту, так можно свалить ему на плечи еще и это дело с листовками? Так, что ли? Надо было меня слушать, когда я вам твердил о значении каждого малейшего звена в революционной цепи… Да разве меня слушают?.. Эх, да что говорить, я тут тоже виноват! — простонал он и отвернулся. Мальчики, однако, успели заметить, что у Стефана глаза полны слез, и никто не возразил ему ни слова. Все сидели угнетенные.

Как ни старались зетемповцы держать это в секрете, весть о листовках, найденных в одиннадцатом классе «А» и в библиотеке, облетела все четыре этажа школы.

Первым обратился к Антеку Кузьнару маленький Видек из восьмого «Б» и тонким, прерывающимся от волнения голоском заявил, что зетемповский актив его класса не может сидеть сложа руки.

— Мы этого так не оставим, Кузьнар, — говорил Видек, воинственно тряся хохолком. — Нельзя этого допускать! Завтра созываем классную ячейку. Тут затронута наша честь. Заверяю тебя, что мы выжжем измену каленым железом! — Тут Видек выпятил узкую грудку.

Затем пришел верзила Шрам и не спеша, словно жуя что-то своими широкими челюстями, сообщил Антеку, что зетемповцы одиннадцатого «Б» решили найти виновника гнусного дела. — Ты меня знаешь! — говорил Шрам. — Уж если я обязуюсь что-нибудь сделать… — и выдвинул подбородок. Антек обещал прийти на их собрание.

В тот же день приходили делегаты и от других классов. На переменах у аквариума беспрерывно совещались. Мальчики подходили к Антеку, с торжественной серьезностью жали ему руку, докладывали о постановлении актива, просили инструкций, а уходя, опять пожимали руку Антеку. Когда вблизи появлялся кто-нибудь из компании Кнаке и Тыборовича, наступало враждебное молчание. Антек исподлобья недоверчиво следил за ними. Улик против них не было. Два ученика клятвенно уверяли, что Тыборович вместе с ними вошел в класс и нашел подброшенную листовку. И, если верить им, он был поражен не меньше, чем они. А Кнаке в эти дни не ходил в школу: он уже две недели лежал в постели, заболев гриппом.

— Тем хуже, — говорил Свенцкий на заседании бюро ЗМП. — Если никто из них не виноват, — значит враг раскинул в нашей школе целую сеть и вредителей больше, чем мы предполагали.