Счастливо оставаться! (сборник) - Татьяна Булатова

– По-моему, это называется великодушие.

– Да назови это как угодно!

– Томочка, – Виктор прищурился. – А ты ведь меня кинула, дорогая.

– А что ты так возмущаешься, Витенька? Не выкинула же!

– И что? Тебе хорошо?

– Мне хорошо, потому что хорошо моей дочери, верящей в то, что ее отец исполняет свой гражданский долг на территории дружественной нам Абхазии. Потом она опишет это в своем сочинении «Как я провел лето».

– То есть я сволочь, испортившая тебе последний день пребывания на отдыхе?

– У тебя гигантомания, Витя. Мой отдых в первую очередь зависит от моего внутреннего настроя, во вторую – от Машки и только в третью – от тебя. В третью – самую незначительную.

– А вот Оксана на первое место поставила бы мужа, а потом уже…

– …

– Господи! – психанул Мальцев. – Да я бы на седьмом небе был от счастья, если бы меня поставили на первое место.

– После Машки? – уточнила супруга.

– Да хотя бы после Машки.

– Так ты на нем и стоишь, – хихикнула Тамара и хлопнула мужа по плечу. – Пить надо меньше, человек мой дорогой! Ибо… – повисла пауза, – ибо… ибо… Ма-а-ашка! – заорала Мальцева и, как девочка, спрыгнула с крыльца вниз.

– Ма-а-ама! – сердито поприветствовала ее девочка и бухнулась на разогретый бордюр.

– Ты чего так долго? – поинтересовалась Тамара.

– Я-а-а? Долго? – возмутилась Маруся. – Ничего себе. Ребенок отсутствует почти час, а ты ухом не ведешь.

– Глазом, – поправила Мальцева.

– Да какая разница! – продолжала пыхтеть Машка. – Другие бы родители с ног сбились…

– Ты чего так разошлась-то, дорогуша?

– Да ничего! Просто могла бы и посмотреть…

– Да мы с папой и смотрели.

– Куда-а-а? – презрительно уточнила девочка.

– Сюда-а-а! – Тамара дернула дочь за руку и втащила на крыльцо. – Смотри!

Маруся послушно повернула голову туда, куда указывала мать, и увидела перед собой, как на ладони, детскую площадку с мерно покачивающимися качелями.

– Так ты меня видела? – разочарованно протянула девочка.

– Прекрасно, – засмеялась Мальцева и притянула нахохлившуюся Машку к себе.

– И папа? – не успокаивалась Маруся.

– И папа, – подтвердил Виктор.

– Может, пойдем? – предложила девочка. – Чего тут стоять-то?

Пока пансионат дремал в послеобеденной тишине, Мальцевы собирались обратно. Тамара в задумчивости перебирала вещи, сортируя по принципу: грязное – чистое, мое – Машкино – Витино, и параллельно размышляла над составом продуктовой корзины в дорогу.

Виктор, изнуренный изматывающей духотой и общим пищевым дискомфортом, наступившим в результате вчерашних излишеств, на вопрос: «А что ты будешь есть два ближайших дня?» – мрачно ответил:

– Ничего.

– Ничего? – переспросила Тамара и что-то вычеркнула из списка. – Машка! А ты?

– И я – ничего, – равнодушно произнесла девочка, жертва немытых рук и канализационных вод, опрометчиво сливаемых в гостеприимное Черное море. – Меня тошнит.

«Оп-па!» Это уже был реальный повод для беспокойства: Мальцева всерьез опечалилась, так как знала, что отсутствие аппетита для ее ребенка равносильно тридцати девяти градусам температуры тела, когда организм еще активно борется, но уже ненавязчиво напоминает своему хозяину, что, мол, пора и честь знать, не желаете нормально питаться, как хотите – наше дело сторона, но предупреждаем…

– Предупреждаю, – заявила Тамара, – на станциях ничего покупать не будем.

– Не надо, – легко согласилась семья, после чего Мальцева осознала, что отдых для них завершен. Осознание это особенно упрочилось после того, как семья еще и воспротивилась походу к вечернему морю.

– Не хотите, как хотите! – пригрозила им Тамара и на всякий случай снова перебрала аптечку.

Вечером каждый был занят своим делом.

Виктор Сергеевич восседал в холле у злополучного рояля, наблюдая за работой Истомина. Последний, пытаясь реабилитироваться перед соседями за причиненные ночью неудобства, занимался благотворительной предметной деятельностью – настраивал инструмент. Мальцев с любопытством смотрел за тем, как кудрявый товарищ перебирал колки-вербели, пробовал клавиши и педали. Нажимая на очередную клавишу, Истомин закрывал глаза и наклонялся к раме, морщился, снова нажимал, потом брал ключ и чего-то там подкручивал.

– Варвары! – объяснял он Виктору. – За инструментом уход нужен: чехол от пыли, стабильность температур. А здесь чего? – гневно вопрошал он товарища. – Жара. Влажность… Последний раз когда настраивали?

Мальцев пожимал плечами, не зная, что и ответить. Истомин обращался к стоящей у рояля горничной Нине:

– Ты инструмент от пыли протираешь?

Нина расплылась в беззубой улыбке и взмахнула рукой.

– Не протираешь, – с грустью подытожил кудрявый мастер. – Ни хрена!

– О-о-о-о! – промычала ему в ответ Нина.

– И слава богу, что не протираешь! Целее будет! – ворчал Истомин, вытирая пот со лба.

Мальцев завороженно следил за процессом, не обращая внимания на периодически подбегающую Машку:

– Долго еще? – переспрашивала та и снова куда-то уносилась.

Приходили Фьяметта, Женька, тот здоровый мужик из соседнего номера; приходили Вета, Зара, Заур, какие-то дети, отдыхающие. Приходили все, кроме Тамары. Но если Мальцеву ее присутствие было ненужным, то Истомину – жизненно необходимо, особенно после того резкого отпора в столовой. Не любил кудрявый Костя Истомин, когда ему отказывали такие женщины. Он вообще самостоятельных женщин не любил, потому что боялся. Но всегда страстно желал приручить такую вот самостоятельную, независимую, дерзкую. Чужую. Поэтому, когда явилась Тамара Николаевна, выпрямил спину, перестал наигрывать и ударил по клавишам, извлекая из них то, что в народе привычно называлось какофонией. Народ разочарованно зароптал, зашумел и потребовал продолжения концерта. Истомин еще раз легко прошелся по клавишам и с грохотом захлопнул крышку.

Фьяметта подошла к мужу, обняла кудрявого пианиста за плечи и растроганно пропела:

– Ну и хватит. Хватит на сегодня.

Истомин поднялся, привычно отодвинул жену в сторону, подошел к Мальцеву, пожал руку и, высоко задрав голову, удалился. Через минуту холл опустел. За окнами стемнело. Маруся объявила родителям, что хочет спать, и отправилась в номер. Те – следом.

Как и положено, в ночь перед отъездом Тамара Николаевна Мальцева не сомкнула глаз.

После завтрака родственники, озабоченные предстоящим отъездом в Адлер, вновь отказались совершить прощальный рейд к морю, дабы бросить монетку в морскую пасть. Мальцева обрадовалась свалившемуся одиночеству и понеслась по монастырской тропе к пляжу. Тамара Николаевна уважала традиции и ритуальную сторону жизни. Подобно миллионам туристов, она швыряла деньги в морские бездны, европейские реки и городские фонтаны. Ей практически всегда было что сказать на прощание. И почти всегда хотелось вернуться в очередное обетованное место. Даже были случаи, когда это удавалось. И тогда женщина отказывалась верить в чудо, а через день примерно обижалась на судьбу, горько заявляя о своем разочаровании:

– Ну невозможно дважды войти в одну и ту же воду!

– Мама! – торопилась Маруся. – Войти можно, но будет уже не так приятно.

– Откуда ты знаешь?

– Привычка, – философски констатировала девочка. Что-что, а привычку к путешествиям родители в Машке сформировали довольно устойчивую. Не успев покинуть гостеприимную Абхазию, Маруся поинтересовалась: – А что?! Этим летом мы никуда больше не поедем?

Виктор занервничал, как обычно прочитывая вопрос как упрек в свой адрес.

– Тебе что? Мало?

– Мало! – призналась неблагодарная дочь. – Мы с мамой за лето всегда раза два куда-нибудь летали.

– А некоторые дети, – в голосе Мальцева послышались зловещие нотки, – дальше бабушкиной деревни вообще никуда не ездили.

– У меня нет бабушки в деревне, – оправдывалась Мария.

– Вот и плохо! Пару раз нюхнула бы навоза, подоила бы корову…

– Па-а-апа, – презрительно щурилась строптивая дщерь, – Богу – Богово, а кесарю – кесарево!

– Что-о-о? – вспыхивал Виктор и сжимал кулаки в кармане, потом признаваясь жене в дурных мыслях: «Знаешь, еще секунда, и я бы ввалил твоей дочери по первое число!» – «Ну и ввалил бы», – соглашалась Тамара, после чего Мальцев наполнялся гордостью, как резервуар водой, от осознания своего благородства. Был Виктор Сергеевич человеком, не подозревающим о наличии середины, душа его металась между двумя доминантными состояниями: либо ипохондрия, помноженная на сладострастное чувство вины, либо щенячья любовь к жизни, при условии, что протекает она у ног священного животного по кличке Томка, у брюха которого жизнерадостно попискивало божье создание, призванное только радовать. Ведь, наконец, чья это задача поддерживать покой и уют в семье Мальцевых? Конечно, ее. Для чего-то все-таки Бог создал женщину?