Фараон - Карин Эссекс

— Царица!

Придворная дама, которой полагалось сообщить о прибытии императора, попыталась объявить его имя, но Антоний перебил ее.

— Вовсе незачем объявлять о появлении старого друга, — сказал он и двинулся к ложу.

И застыл как вкопанный, завидев Клеопатру. Глаза его расширились. Антоний даже забыл поклониться: он так и стоял, разинув рот и не дыша. Что бы он ни намеревался сказать изначально, теперь эти слова канули в забытье — настолько его потряс вид царицы. Во всяком случае, Клеопатре хотелось в это верить.

В конце концов Антоний взял себя в руки.

— Да, на рынке сказали правду. В Таре явилась Афродита.

— Чтобы предаться веселью в обществе нового бога, — отозвалась Клеопатра, приподнимаясь.

Она не пригласила Антония садиться; ей нравилась эта щекотливая ситуация — Антоний стоит перед ней.

— Это то самое судно, которое поразило Цезаря своей роскошью? — поинтересовался Антоний.

— То самое. Но когда мы с ним плавали по Нилу, оно было старым, и его давно уже не чинили. Для тебя, император, я привела его в порядок, дабы почтить твою победу над убийцами Цезаря. Это самое малое, что я могу сделать, чтобы показать мою признательность. Ты истребил врагов отца моего сына! Я старалась угадать твои вкусы, но у меня было мало времени. Прости, что я не сразу откликнулась на твое приглашение. Видишь ли, я просто с ног сбилась, желая угодить тебе.

Клеопатра никогда прежде не видела, чтобы какая-либо ситуация лишала Антония дара речи. Его всегда сопровождали слова, неисчислимое множество слов — цветистых, преувеличенно выразительных, скабрезных. Но сейчас он стоял безмолвно, лишь вопросительно приподнял густые темные брови, и его красивый лоб прорезали три глубокие морщины.

Вьющиеся, чисто вымытые волосы Антония — он не пользовался помадой — свободно падали на лоб и уши; крупное тело было налито силой, и мышцы так и перекатывались под кожей — сказывались недавние труды на полях войны. Как обычно, Антоний носил пояс на бедрах, подобно Гераклу, и сейчас к поясу был подвешен меч. Антоний являл собою наилучший образчик мужчины-самца, какой только могла породить человеческая раса. Он не был стройным и изящным, как Архимед, чья мужская красота все же носила едва уловимый налет женственности, — нет, Антоний был мужчиной с головы до пят.

Клеопатра предложила ему присесть, и он почти робко опустился рядом с нею, откинув плащ в сторону. Клеопатре вспомнилось, как она, четырнадцатилетняя девчонка, впервые увидела его. Тогда он тоже перебросил плащ через плечо, обнажив могучую руку, и Клеопатра была покорена красотой этого движения. Антоний устроился так близко, что Клеопатра чувствовала исходящий от него мускусный запах.

— Нам многое нужно обсудить, — сказал он. — За то время, что мы не виделись, мир сильно изменился.

— Да. И мы изменились вместе с ним. Ты и твои люди — вы поужинаете сегодня вместе со мной? Я велела своим поварам приготовить ужин из двенадцати блюд на сорок человек.

— На сорок? Но нас здесь всего пятнадцать.

— А разве твои люди не порадуются женскому обществу? — спросила Клеопатра, указывая на своих придворных дам, одетых в белое. Всех их отобрали за красоту и умение поддерживать приятную беседу.

— Ты хочешь, чтобы моих людей околдовали? — спросил Антоний.

— Я хочу, чтобы они не слишком скучали, пока их вождь будет решать государственные дела, — нимало не смутившись, отозвалась Клеопатра.

— Цезарь всегда восхищался многогранностью твоей личности, Клеопатра. Он частенько говорил мне: «Антоний, это не просто женщина — это все женщины».

— Необходимое свойство для царицы. Перед большинством женщин стоит задача очаровать и подчинить какого-то конкретного мужчину. Я же должна являть подобную власть целому царству.

— И ты ничуть не возражаешь против того, чтобы обратить всю силу своего внимания на одного мужчину? — спросил Антоний, придвинувшись еще ближе, так что Клеопатра ощутила тепло его тела и запах шерстяной ткани, из которой была сшита его одежда.

Антоний взглянул на царицу; его взгляд быстро пробежался по ее телу, скользнул по лицу, затем по груди, по ногам. Наконец он снова взглянул ей в глаза.

— Это зависит от обстоятельств, император, — отозвалась Клеопатра. — И от того, получу ли я в ответ все его внимание.

— И что же нужно сделать, чтобы безраздельно завладеть твоим вниманием?

Клеопатра улыбнулась ему. Настало время ветрености.

— Почему бы нам для начала не поужинать?

Сколько еще фазанов, перепелов, голубей, кабанов, ягнят будет зажарено, потушено, сварено, прежде чем ее условия будут приняты? Сколько рыбин выловлено, вычищено и приготовлено в соусах? Сколько кочанов салата-латука вымыто и посолено? Сколько фиников и фиг будет сорвано с деревьев, сколько головок сыра нарезано и подано к столу, сколько вина будет перелито из золотых кубков в глотки римлян, прежде чем Клеопатра получит желаемое? Ее повара приготовили столько пищи, что хватило бы накормить целый легион. Во всяком случае, так они думали. Но теперь, на третий день празднества, Клеопатра отправила поваров на сирийские рынки, чтобы те закупали местные товары, платили за них непомерные деньги и ругались с местными покупателями, дабы раздобыть еще больше деликатесов для ублажения толпы римлян.

Сколько золотых сервизов и серебряных блюд, сколько изукрашенных драгоценными камнями кубков будет роздано в качестве памятных подарков? Вчера ночью, в конце третьего пира, Клеопатра поразила римлян очередным, самым расточительным своим подарком. Она велела подать каждому гостю-римлянину носилки из черного дерева, инкрустированного перламутром, с подушками из гусиного пуха, с занавесками из красного и золотого шелка, и сказала гостям, что в знак дружбы дарит им эти носилки. Но поскольку гости были римлянами, а значит, были жестоки и алчны, Клеопатра не забыла упомянуть, чтобы эфиопов-факелоносцев, которые должны были освещать путь гостям, все-таки вернули домой.

Казалось, им никогда не надоест сидеть у нее в гостях. Да и с чего бы вдруг? Несомненно, они никогда еще не видали такой щедрой — расточительно щедрой — хозяйки. Клеопатра слыхала истории о роскоши двора Дария, царя Персии, но полагала, что могла бы превзойти и Дария. Вот сегодня ночью, зная, что ей придется раздавать без счета драгоценный груз, привезенный из Египта, она потратила больше таланта на лепестки роз, и теперь они усыпали пол обеденного зала, словно ковер, в котором ноги утопали по щиколотку. Конечно, римляне вряд ли способны оценить по достоинству этот изящный штрих. Однако, похоже, с каждым вечером они все больше привыкали к греко-египетской утонченности.

Все эти три вечера она сидела рядом с императором, поклевывала то одно, то другое блюдо, пока Антоний жадно и шумно ел, осторожно потягивала вино, пытаясь сдерживать его неумеренный аппетит, — и все это время торговалась, защищая интересы своего царства.

Антоний удивил ее тем, что сразу же перешел к обороне. Некоторые поговаривали, будто она вовсе не пала жертвой шторма, когда отправляла свой флот на помощь Антонию, воевавшему против убийц Цезаря, а просто придумала себе отговорку, дабы не принимать в гражданской войне ничью сторону.

Клеопатре не верилось, будто Антоний посмеет предполагать подобное, и она с яростью напустилась на него за то, что он не опровергал эти слухи.

— Как ты мог подумать, что я заключу сделку с убийцами Цезаря? Кассий трижды писал мне, требуя оказать ему поддержку, и трижды я отсылала его гонцов прочь, даже когда он пригрозил повести войска на Александрию!

— Я уверен, что так оно все и обстоит, — сказал Антоний. — Но мне не хотелось связываться с этими слухами.

— Зачем мне помогать людям, заколовшим отца моего сына? Их победа стала бы для моего сына гибелью.

— Понимаю. Не нужно так сердиться на меня.

Клеопатра отослала всех от стола, за которым сидели они с Антонием, так что они могли беседовать без помех. Люди Антония в компании придворных дам царицы расположились за столами, расставленными на палубе; там они могли беспрепятственно пить и флиртовать при свете ламп.

— Мы заключили договор, Антоний, — или ты не помнишь? Договор между нами троими. Один раз ты уже подтвердил его — после смерти Цезаря. Или ты просто играл словами, чтобы утихомирить меня?

Антоний улыбнулся и взял Клеопатру за руку.

— Новый триумвират. Треугольник власти. Я все помню, Клеопатра. Я говорил именно то, что подразумевал. Равно как и Цезарь. Да, правда, некоторое время спустя мне пришлось присоединиться к римскому триумвирату. Ради сохранения мира. Ты же понимаешь.

Клеопатра никак не могла взять в толк, уж не смеется ли он над ней.

— И многое ли пришлось изменить в этом треугольнике, император? Один угол? Два? Или все три?