Фараон - Карин Эссекс

И вот теперь Клеопатра возлежала на своем ложе, покрытом золотой тканью, словно отдыхающая Афродита. Тело ее окутывали изящные складки белого льна, сквозь который были пропущены тончайшие сверкающие металлические нити. Волосы Клеопатры были уложены на затылке простым узлом, как обычно изображают богиню, и завитки кудрей, спускающихся на виски, обрамляли лицо.

На безымянном пальце левой руки у нее сверкало кольцо с огромным аметистом — камень Диониса. На правой же руке у Клеопатры красовалось кольцо ее матери, кольцо вакханки; на нем был изображен Вакх на буйном пиру — том самом пиру, на котором они вскоре встретятся с Новым Дионисом.

Шею царицы обвивала длинная нить крупного жемчуга. Ирас вплел ей в волосы белые и черные жемчужины, и эти жемчужины, образуя сеть, плотно удерживали прическу.

Для Клеопатры было чрезвычайно важно, как она сейчас выглядит. И не только потому, что ей предстояло встретиться с мужчиной, необыкновенно восприимчивым к женским чарам, но и потому, что отказ Архимеда вернуться к ней нанес Клеопатре глубокую рану и вызвал неуверенность в себе. Рана эта до сих пор болела.

Неужто она перестала быть желанной? Когда Клеопатра разглядывала себя в зеркало, ей в это не верилось. Она по-прежнему стройна — так же стройна, какой была еще до рождения Маленького Цезаря. За последние месяцы к ней вернулся аппетит, а с ним и женственные формы.

Оставалось лишь нанести несколько завершающих штрихов, чтобы добиться изящной чувственности. Несмотря на груз ответственности, не дающий ей заснуть допоздна и заставляющий пробуждаться еще до рассвета, на лице у Клеопатры по-прежнему не проступило ни единой морщинки.

Изучая себя, Клеопатра больше не видела в своих чертах сияющего воодушевления юности. В зеркале отражалось лицо, которому мудрость и опыт лишь добавили выразительности. Ирас, помогая ей одеваться, безудержно восторгался ее внешностью. Однако царицу мало утешали хвалы евнуха, чьи вкусы и пристрастия были устремлены исключительно на лиц одного с ним пола. Клеопатра знала, что не может полагаться на мнение окружающих в оценке ее очарования и дарований. Все они привыкли льстить государыне. Ну что ж, ее ждет экзамен.

Солнце уже начало погружаться в мутные зеленые воды реки, когда капитан сообщил Клеопатре, что они в получасе пути от порта. Клеопатра отправила вперед посланцев, чтобы разнести по Тарсу весть — и, конечно, сообщить об этом самому Антонию: Афродита идет, дабы встретиться с Дионисом ради блага всей Азии.

Очевидно, ее послание было услышано. Жители Тарса толпились по берегам реки, привлеченные небывалым зрелищем, и глазели на плывущую по Кидну египетскую царицу, явившую себя миру в облике богини любви. Женщины из ее свиты, облаченные в ослепительно белые одежды, стояли у весел и руля, как будто судном управляли сами Грации. Истинная работа происходила внизу, но Клеопатре хотелось, чтобы казалось, будто ее барка движима одной лишь божественной энергией. Из огромных жаровен расходился и струился над рекой сладкий аромат жасмина, как будто барку окружала некая небесная эманация.

Уже достаточно стемнело, чтобы можно было зажечь лампы. Прислужницы царицы одна за другой подносили факелы к огню, а затем передавали пламя геометрическому празднеству кругов и квадратов, спроектированному Клеопатрой. В центре узора, дабы доставить удовольствие Антонию, был изображен Немейский лев, символ его астрологического знака и напоминание о Геракле, на происхождение от которого претендовал Антоний.

Когда огни вспыхнули, до Клеопатры донесся гомон толпы. Царица была уверена, что эти люди никогда в жизни не видали такого щедрого освещения, и она надеялась, что слух об этом дойдет до самого императора достаточно быстро, пока узоры ламп и она сама выглядят наилучшим образом. Макияж Клеопатры был безупречен, на одежде — ни единой лишней складочки, а ветер не потревожил ни волоска в ее прическе.

Служанки царицы тоже были свежи и очаровательны. Клеопатра жалела, что не знает, кто из богов отвечает за удачный расчет времени, а то она непременно помолилась бы ему сейчас. Вместо этого она опустила веки и быстро вознесла мысленную молитву Исиде, богине, перед которой склонялась сама Судьба.

Клеопатра открыла глаза, когда ее корабль бросил якорь в Тарсе. Вокруг причала собралось огромное людское море. Судя по одеждам, здесь были и сирийцы, и римляне из всех слоев общества; в толпе можно было увидеть и богатые одеяния знати, и скромные туники простолюдинов. Похоже было, что и богачам, и беднякам равно не терпелось взглянуть на прибытие Клеопатры. Царица различала форму римских солдат, пестрые наряды богатых торговцев, яркие льняные платья сириек — но она не видела императора. Неужели все затеянное ею представление прошло впустую? Это было бы тяжким ударом по ее уверенности в своих силах.

Клеопатра пыталась выглядеть царственно невозмутимой, как истинная богиня, но ее подташнивало. Она улыбалась, томно, изящно махала рукой зрителям, что застыли, словно громом пораженные, при виде золотого судна, сверкавшего огнями на фоне темнеющего неба. Огни отражались в воде, образуя вокруг барки сияющий ореол.

«Где же он?» — снова и снова спрашивала себя Клеопатра и жадно вглядывалась в лица, пытаясь при этом выглядеть невозмутимой. В конце концов она заметила спешащего к ней Квинта Деллия; его бедра колыхались при ходьбе, словно вода в движущемся кубке. Он протянул руки прислужницам Клеопатры, и те помогли ему взобраться на борт.

Мальчики-Купидоны с опахалами расступились, позволяя Деллию подойти к царице. Он склонился перед Клеопатрой в эффектном поклоне, а затем поднялся, так медленно, словно кровь ударила ему в голову. Когда он окончательно выпрямился, оказалось, что глаза у него странно расширены. Возможно, он был пьян.

— Государыня!

Клеопатра не могла понять: уж не смеется ли он над ней?

— Рада тебя видеть, Деллий, — проговорила она. — А где же император?

Она не могла позволить себе тратить время на болтовню. Если Антоний покинул Тарс, ей нужно быстро обдумать следующий шаг.

— Э-э… Он сейчас на рыночной площади, вершит суд. Впрочем, думаю, в данный момент он остался в одиночестве. Похоже, весь город пришел сюда, чтобы встретить тебя.

— Весь город — кроме императора?

— О, он ждет тебя сегодня вечером у себя. Ему не терпится увидеться с тобой.

Нет, так дело не пойдет. Клеопатра вспомнила те кошмарные давние времена, когда тот римлянин, Катон, вызывал к себе царя — ее отца. Это было унизительно тогда. Это не менее унизительно и сейчас. Нет, она не пойдет к Антонию — хотя бы из уважения к памяти своего отца. Если Антоний хочет вести переговоры, пускай сам приходит сюда. Пусть посмотрит, как царица улаживает дела с римским полководцем. Клеопатра — уже не та девочка-изгнанница, которой пришлось прятаться в скатанный ковер, чтобы добиться встречи с Цезарем; теперь она полностью владеет собою и своим народом. Ее власть незыблема. Она будет восседать на своем золотом ложе и вести себя как богиня, пока он не прибудет.

— Но, Деллий, я потратила столько сил, чтобы достойно встретить императора! Я не могу допустить, чтобы хлопоты по приему гостей легли на его и без того перегруженные плечи — какими бы широкими и могучими они ни были, — сказала Клеопатра.

Этого намека будет вполне достаточно, чтобы Деллий сообщил о нем Антонию как о попытке обольщения.

— Пускай он придет и благосклонно примет мои попытки развлечь его. Он не пожалеет.

— Так я и передам, — молвил Деллий. И, развернувшись, поспешно удалился, слегка подскакивая на ходу.

Небо потемнело. Клеопатра все так же восседала на ложе, следя за своей позой и надеясь, что ее косметика не расплылась. Воздух сделался прохладнее, но мальчики продолжали работать опахалами, отгоняя от царицы насекомых.

Когда же он появится? Клеопатре хотелось вернуться в свою каюту, умыться, съесть легкий ужин и лечь спать.

Сперва Клеопатра услыхала его голос — Антоний громко разговаривал со своими спутниками, отпуская грубые шуточки, — и лишь потом увидала его. Стук римских сапог о палубу нельзя было спутать ни с чем. Так же, как и смех Антония. Голоса и шаги приблизились — и вдруг стихли. В воздухе повисло молчание. Единственным звуком, нарушавшим тишину, был свист воздуха, рассекаемого пальмовыми опахалами. Затем Антоний рассмеялся, как умел смеяться лишь он один, — не горлом, а всем своим естеством, как будто каждая унция его плоти и крови радовалась шутке. Клеопатра услышала, как шаги, ускорившись, направляются в ее сторону.

— Царица!

Придворная дама, которой полагалось сообщить о прибытии императора, попыталась объявить его имя, но Антоний перебил ее.

— Вовсе незачем объявлять о появлении старого друга, — сказал он и двинулся к ложу.