Последний грех - Алексей Котрунцев

— В смысле?

— Нет их.

— Что ни одного?!

— Пара полустертых. Но по ним ничего не установить. Подтер, видно, перед уходом.

— Слушай, старлей, а тебя тут часом за дурака не держат?!! Криков никто не слышал, отпечатков нет. Не думал, что этот же гамадрил вокруг пальца тебя водит?! Может, и не было никакого мальчика, а?! Может, он сам его угондошил, а теперь все на залетного пидора валит?

— Товарищ полковник! Не первый год замужем. — Уничижительная реплика старлея завела хуже оскорбления. Разговаривать с Кабановым резко было непростительной роскошью, но следака было уже не остановить. — Сам об этом думал. Даже, если отбросить, что, наплевав на зарплату, это он, то вряд ли бы так. Просто башку отвернул бы или придушил. Мозгов ему не хватит на все это.

— А ты подумай! Подумай, старлей! Альберт, он ж того… с прибамбасами был. Захотелось ему брутальной любви с собственным гамадрилом. А гамадрил решил в рыцаря оскорбленного поиграть, ну и пришил ножичком неосторожно.

Дерябин скептически хмыкнул.

— Так оскорбился, что член откоцал и в задний проход засунул.

Кабанов удивленно поднял бровь.

— Даже так?

— Угу. Большинство ран — не смертельные, а значит, прижизненные. Он его медленно резал, наслаждался. — В глазах Дерябина вспыхнул дьявольский огонек. — Скорее всего, даже не убил до конца. Прикрыл одеялом и ушел. Знал, что до утра никто не сунется, и тот от кровопотери помрет.

— Охренеть!

— Да и деньги не тронуты. Часы золотые, мобильник Vertu — все на месте.

— Много денег?

— Я запротоколировал восемьдесят пять тысяч триста двадцать рублей и около двух тысяч евро. Не думаю, что будь это гамадрил, то оставил бы все это нам. Если уж он мокруху свалил на гея, то и бабло себе бы прикарманил.

Полковник беззвучно пожевал губами: «В логике старлею не откажешь».

— Ну, не знаю. Подозрительно, как-то все это. Он его на части кромсает, а этот ничего не слышит.

— Слышать-то он, может, и слышал. Только вряд ли думал, что ножом. Я с него, когда показания снимал, он мне рассказал, какой у Самолкина был досуг.

— Ну и какой?! — Зная ответ наперед, полковник кисло скривился.

— Сомнительный. — Дерябин теперь говорил с учительской интонацией. — Гомосексуальные связи с мазохистским уклоном.

— С каким?! Хм, старлей, ты где слов таких набрался?!

— В школе милиции научили. Так что, если потерпевший и стонал, то еще неизвестно отчего. К тому же…, - Дерябин тяжело вздохнул и запнулся. Фотография лежала в папке.

— Что? Что-то еще есть?

— Есть.

— Ну, говори, твою мать! Чего мнешься, как целка перед случкой.

Дерябин вытащил фото.

— Вот.

Полковник взял снимок, посмотрел… Гримаса удивление, если не сказать больше — шока вторично отпечаталась на его грубоватом лице. Не знай Дерябин, кто на снимке, решил бы, что Кабанов увидел там себя. Удивляться было не в полковничьих привычках.

— Член, говоришь, отрезал?!

— Ну да.

— Нет, старлей. Это — не гамадрил. Это — кто-то другой. — Полковник помахал в воздухе снимком. — А картинку эту я заберу. Не возражаешь?

— Так ведь…, - Дерябин запнулся. Утраченный вещдок мог обойтись дорого, но бодаться с полковником было еще дороже. Он развел руками. — Если настаиваете.

— Вот и славно. И запомни, старлей, — Кабанов сунул фото в карман, — не было у тебя ее никогда. Не было! Понятно?

Но в этот раз Дерябин усомнился. Пристально посмотрев, заставил объясниться.

— Товарищ полковник, это ж вещдок. Если там узнают, то…

— Не узнают. — Положив руку на плечо, Кабанов уже мягче добавил. — Дерябин, для меня это… если хочешь, дело чести. Альберт мне другом был, понимаешь?! И я никому не позволю его имя в грязи марать.

Старлей кивнул.

— Кто-нибудь еще это видел?

— Жора. Эксперт.

— Сапожников?! — Кабанов посмотрел в его сторону. — Поговори с ним.

— Хорошо.

— Ты уже сообщил, куда надо?

— Пока нет. Вас ждал.

— Молодец. Теперь звони. И давай, старлей, сдавай материал важнякам. Пусть они разгребают. А урода этого найдут. Обязательно. Дело-то громкое, такое на тормозах не спускают.

Дерябин кивнул. Против передачи дела он ничего не имел. Жизнь, похоже, налаживалась.

Кабанов вышел из отеля и сел в джип. Пальцами постучал по баранке, зажмурился. «Эх, Альберт, Альберт! Какая глупая смерть! И все из-за чего?! Из-за доверчивости твоей слепой! Зачем тебе все это надо было?! У тебя же этих блядей, как грязи. Нет, новеньких ему подавай. Вот и результат! Ну, ничего — достанем. Из-под земли, но достанем! Не я, так другие».

Кабанов открыл глаза. Плакать, пусть даже мысленно, он не умел. Но Альберта было жаль. По-настоящему, жаль. Дружба, бизнес и, самое главное, общие скелеты — их связывало многое.

В 89-м Толик вернулся из армии. Слава Богу, сам и на своих двоих. Ведь из солнечного, но не приветливого Афганистана, тогда возвращались не все. Ему повезло. Учебка, готовившая пушечное мясо, смышленых сержантов оставляла себе. Толик был смышленым. Что, впрочем, спокойной жизни не гарантировало. Страх оказаться по ту сторону перевала преследовал всю срочку. Толик ждал, что когда-нибудь ему зачитают приказ, посадят на борт и отправят в Кандагар. Не будучи на войне, он жил ею. Рассказы, побывавших там, наполнили душу страхом, который, как ржа железо, немолимо разъедал ее.

А пацаны, только надевшие форму, страха не имели — им было даже интересно заглянуть в тот, совсем другой мир. Происходящее для них каалось игрой, данностью, которую нужно просто принять. И только там — в Афгане они понимали, что данность эта равносильна гибели. Их молодых и глупых здесь резали, стреляли и взрывали. За что?! Какой такой долг они могли взять у страны, чтобы расплачиваться за него своей жизнью?! Замполит объяснял, что интернациональный.

Когда партия объявила о выводе, Толику оставалось чуть больше месяца. Можно было расслабиться. Но получилось только в дембельском вагоне, да и то после литра водки. Разнаряженный, словно павлин, с гусарским аксельбантом и беретом на макушке, Толик спрыгнул с подножки поезда и осмотрелся. Казанский ничуть не изменился: суета, гвалт, люди с чемоданами. Вдохнув полной грудью, он подхватил дипломат и пошел на электричку. До родного Подольска оставалось пара часов.

Свернув во двор, он увидел в беседке странное зрелище. Незнакомые парни мерили сантиметром бицепс. Подойдя поближе, Толик с удивлением узнал в этих мускулистых амбалах — салаг, младших братьев его друзей. Правда, теперь они больше походили на младших братьев Шварценеггера. Вчерашние салабоны весили больше сотни, имели бычью шею и громадный бицепс. Толик остолбенел. Конечно, он слышал о, набиравших на гражданке популярность, культуризме и карате, но не думал, что это уже реальность новой жизни. В лексиконе, окруживших его, крепышей то и дело проскальзывали незнакомые слова: метан, маваш, нунчаки. Словно житель глухой деревни, Толик пытался угадать их смысл. Спросить было неловко — салабоны могли засмеять. И тут же в довесок летели новые — бригада, ракетчики, быки. Знакомые по произношению, по смыслу слова значили другое. Только что?! Теперь у него было время все осмыслить.

И Толик осмыслил. Слова, мысли, суть. Бицепсы и бычьи шеи нужны были не для спорта. Подольск, Люберцы, Балашиха, Долгопрудный — крепкие парни из Подмосковья регулярно наезжали в Белокаменную. Самоутверждение проходило через кровь. Поддавшись всеобщему настрою, Толик тоже пришел в качалку. Попробовал — понравилось. Он и в армии не был стройным кипарисом, а здесь и вовсе: тело разнесло, как на дрожжах. До одури поднимая, приседая и качая, из подвальной тренажерки он едва доползал до родной хрущобы и забывался на уже узкой ему кровати. Плечи с трудом пролазили в дверной проем, а рука и вовсе напоминала трехлитровую банку. Видя, как набирает ширину ее Толик, мать недоуменно вздыхала.

— Толик, не гонись ты за мускулами. Лучше об учебе подумай. Да и на работу хорошую надо устраиваться.

Хорошая работа в материнском понимании сводилась к восьмичасовому стоянию у станка и зарплате в двести пятьдесят рублей. Но Толик только отнекивался: «Мам, еще немного отдохну и обязательно». Но отдых все не кончался. Он уже бывал на стрелках, выбивал долги и бомбил кооператоров. И это было только начало. Новая жизнь заводила, и Толик превращался в героя своего времени. Как-то за один вечер в его кармане осело триста восемьдесят рублей. Для него это были деньги. Он купил себе варенки, кроссовки Adidas и майку с изображением Арнольда. Братва прикид оценила, Толик стал правильным пацаном.

Отрезвление пришло позже. Приехав в очередной раз на стрелку, Толины кореша напоролись на засаду. Три десятка с арматурой, цепями и ножами против восьмерых здоровых, но все-таки безоружных. Результат был предсказуем: двое оказались в морге, трое — в реанимации, остальные — в камере ИВС. Конечно, потом были новые стрелки, разборки и даже компенсации, но оборванные жизни компенсировать ничем уже было нельзя. К тому же, как регулярно слышал Кабанов, за такие подвиги светило не только перо люберов или цепь рокеров, но и зона. Реальный срок в семь, десять, а то и двенадцать лет. Кое-кто уже сел.