Мария Антуанетта - Елена Морозова

Королева не сознавала, что «милые негодяи», как она называла своих подданных, давно уже смотрели на нее сквозь призму памфлетов, представлявших в искаженном свете любой ее поступок. Мерси даже отправил Иосифу иронические куплеты, которые сочувствовавшие кардиналу парижане распевали на мотив модной в то время песенки:

Он — в тюрьме, хоть не вор,добрый наш монсеньор!Все тут ясно, да судьи лукавят;лишь слепому, о да,невдомек, господа,что во Франции денежки правятТо и нужно суду,что повыгодней мздузалучить — остальное не важно.Лишь слепому, о да,невдомек, господа,сколь парижские судьи продажны.

Придворные, недолюбливавшие королеву, безоговорочно стали на сторону кардинала. Рогана поддержала даже Роза Бертен, быстренько введя в моду соломенные шляпки с красно-желтыми воланами и бантами, получившие название «кардинал на соломе». Оскорбленная в лице кардинала Церковь осыпала упреками короля, позволившего судить Рогана светским судом, а папа Пий VI прислал гневное письмо. Сторонники кардинала во всеуслышание заявляли, что Роган является жертвой гонений королевы и Бретейля, и шептали, будто интригу придумала сама королева. Стыдясь признаться, что его провели, Роган уверял, что Мария Антуанетта приблизила к себе Ла Мотт, а та устроила ему свидание с королевой в роще Венеры. Сама Ла Мотт поначалу отрицала все, вплоть до знакомства с королевой, опровергая, таким образом, слова кардинала.

Процесс по делу об ожерелье тянулся девять месяцев: допросы, очные ставки, поиски свидетелей, выяснение личности иностранца, именуемого графом Калиостро… Понимая, что клан Роганов, состоявший в родстве с наиболее родовитой знатью Франции, не отдаст кардинала на растерзание, и опасаясь затрагивать королеву, Ла Мотт стала обвинять во всем Калиостро, громоздя одну ложь на другую. Адвокат Ла Мотт, подогревая интерес к процессу, опубликовал «Мемуар» своей подзащитной, в котором та с присущей ей фантазией рассказывала, как чародей вручил кардиналу большую шкатулку с бриллиантами. В ответ Калиостро, точнее его защитник, выпустил «Опровержение», в котором выставлял себя благородным знатоком сокровенных тайн Востока, не нуждавшимся в чужих бриллиантах. «Какое вам дело, откуда я беру деньги? Это мои средства, и мне известно, откуда я их беру», — отвечал он завистникам, утверждавшим, что 100 тысяч в год, которые по приблизительным подсчетам он проживал, не могут иметь законного происхождения. Участие Калиостро придавало процессу дополнительный интерес; отпечатанные в типографии речи защитников и обвиняемых шли нарасхват и рассылались по всей Европе. Екатерина II писала Циммерману: «Читала мемуар Калиостро, что вы мне послали, и если бы не была убеждена, что это честный шарлатан, то мемуар его меня бы в этом убедил. <…> Другой мемуар доказывает мне, что его преосвященство тоже наглый жулик, который проводит свою жизнь в обществе мошенников».

Первым свидетелем, указавшим на главную роль Ла Мотт, стал отец Лот, состоявший при ней исповедником. Он рассказал, как Жанна придумала и осуществила «план обольщения» кардинала, убедив его, что является близкой подругой королевы. Она же устроила ему «свидание с королевой», а потом осуществила «дьявольскую затею» с ожерельем. Монах сказал, что Николя Ла Мотт отбыл в Лондон с выломанными из ожерелья бриллиантами, а супруга его, оставшись в Париже, бросилась покупать дорогие вещи и обставлять свой дом в Бар-сюр-Об. Показания отца Лота подтвердили и Рето, подделывавший почерк королевы, и Николь Леге, чей адвокат исхитрился представить свою подзащитную жертвой коварной Ла Мотт. Тогда изобретательная графиня попыталась внушить судьям, что раз подпись королевы заведомо неправильная, значит, никто не пытался ее подделать; это была шутка, а если кардинал ее не понял, она здесь ни при чем. Она даже представить себе не могла, что Роган и придворные ювелиры не знают, как расписывается королева.

Не ожидавшая, что дело затянется, королева пребывала как на иголках. Казна была пуста, но друзей своих она по-прежнему осыпала щедротами: супруг любимой подруги герцог де Полиньяк получил дополнительное содержание в 50 тысяч ливров. На фоне разбирательства дела о мошенничестве этот поступок расценили как вызов общественности: на королеву посыпались обвинения в мотовстве. Припомнили и барку стоимостью в 60 тысяч ливров, специально построенную, чтобы добираться до Фонтенбло по воде, и прославившиеся на всю Европу пышные дорогостоящие балы. Ставшее достоянием гласности «свидание в роще Венеры» породило череду непристойных пасквилей о любви кардинала и Марии Антуанетты. Уязвленная до глубины души королева едва не плакала от унижения: ведь ее имя связывали с ненавистным ей человеком. «Когда не хватает фантазии придумать себе занятие, злосчастная потребность развлекаться и убивать время делает ее рабыней своей фаворитки и так называемого общества», — сокрушался Иосиф в письме Мерси. Соглашаясь с императором, Мерси списывал лихорадочное состояние королевы на тяжелую беременность. Тем не менее он признавал, что «вокруг процесса над кардиналом Роганом плетется множество интриг с целью спасти кардинала. Верженн и хранитель печатей, похоже, действуют в пользу кардинала».

Наконец в ночь на 30 мая обвиняемых перевезли в Консьержери. А 30 мая с пяти утра члены клана Роганов в траурных одеяниях стали выстраиваться на пути следования судей. Зная, что Рогана обвинили по трем пунктам — обман, мошенничество и оскорбление величеств, — они очень волновались, понимая, что третий пункт не надо даже доказывать: сама мысль о том, что королева втайне от короля может отправиться на ночное свидание, была оскорбительна для ее величества. Два дня судьи заслушивали обвиняемых и совещались, а вечером 31 мая 1786 года огласили приговор: 26 голосами против 22 кардинала и Калиостро признали невиновными и полностью оправдали; судебное преследование Николь Леге постановили прекратить; Рето де Виллета приговорили к изгнанию навечно из страны; Николя де Ла Мотта — к клеймению и пожизненной каторге (заочно), Жанну де Ла Мотт — к наказанию плетьми, клеймению (буква V— voleuse, «воровка», — на обоих плечах) и пожизненному заключению в тюрьме Сальпетриер.

Полное оправдание кардинала выставляло его дураком, попавшимся на удочку мошенников, и подразумевало осуждение королевы. Ибо раз кардинал невиновен, значит, он искренне верил во все, что ему говорили от имени королевы; а верил он потому, что от королевы, постоянно скрывающейся у себя в Трианоне, можно ждать всего. И публика аплодировала и кричала «Да здравствует кардинал!», выражая свою нелюбовь ко двору и королеве и признательность судьям, назвавшим третий пункт обвинения «заблуждением». Столь же восторженно встречали и оправданного Калиостро. Пытаясь хоть как-то спасти лицо, король лишил Рогана всех его должностей и привилегий и отправил в провинцию, в приход Шез-Дье, затерянный в горах Оверни, а Калиостро прислал приказ в 24 часа покинуть Париж, а через три недели и Францию. Впоследствии Роган письменно признал свой долг — 1 миллион 919 тысяч 892 ливра — Бемеру и Бассанжу и гарантировал его выплату доходами от одного из принадлежавших ему аббатств. Во время революции имущество духовенства конфисковали в пользу нации, долг остался невыплаченным, и ювелиры разорились. Расплатились потомки Роганов с потомками Бемера только к концу XIX столетия. Звезда Калиостро, получившего благодаря процессу поистине всемирную известность, стала клониться к закату; скончался маг в 1795 году в каземате крепости Сан-Лео, но молва о его чудесах живет и поныне.