Мария Антуанетта - Елена Морозова

Королева по-прежнему не смотрела в сторону кардинала и не носила ожерелье. Успокаивая Рогана, Ла Мотт утверждала, что Мария Антуанетта не хочет надевать алмазы до окончания беременности, ибо опасается за благополучное ее разрешение. Однако и после рождения наследника королева не появлялась на людях в ожерелье, и его преосвященство снова забеспокоился, тем более что неумолимо приближалось 1 августа — срок первого платежа в размере 400 тысяч ливров. У кардинала денег не было, от королевы известий не поступало. Наконец Ла Мотт сообщила, что ее величество хочет выплатить не 400 тысяч, а сразу 700 тысяч, однако не сейчас, а через месяц, и от имени королевы передала 30 тысяч ливров для уплаты процентов. Ювелирам деваться было некуда, они согласились и под диктовку кардинала написали королеве письмо, которое 12 августа Бемер лично ей вручил. Королева содержания письма не поняла и, не желая утруждать себя, бросила письмо в камин. Встретив мадам Кампан, Бемер спросил о записке и, услышав, что королева ее сожгла, в отчаянии воскликнул: «Боже! Она же должна мне деньги!» Расспросив ювелира, Кампан с изумлением узнала, что королева через посредника приобрела бесценное ожерелье и даже сделала первый взнос. Узнав, кто посредник, Кампан едва не потеряла дар речи: ее величество даже не смотрит в сторону Рогана и сделать его своим доверенным лицом никак не могла! Но ювелир заявил, что у него имеются расписки с подписью королевы.

Услышав о расписках, Кампан забеспокоилась. Возможно, она вспомнила, как в 1777 году ловкая интриганка Каюе де Вилле втерлась в доверие к ее величеству и, подделывая ее почерк, получала деньги по подложным запискам, сумев поживиться за счет не только казны, но и придворных поставщиков. И только когда мошенница замахнулась на сумму в 200 тысяч ливров, которую королева якобы пожелала занять у откупщика Беранже, откупщик отправился наводить справки к королю. Подлог раскрыли, а дело постарались поскорее замять, отправив авантюристку сначала в Бастилию, а потом в отдаленный монастырь, где она вскоре скончалась. Кто на этот раз подделал почерк ее величества?

Вокруг королевы постоянно вращались алчные и беспардонные личности, наделенные талантом превращать ее благосклонность в деньги. Одни — как семейство Полиньяк — обирали казну открыто, другие — как чета Гупиль — путем подлога и махинаций. Полицейский инспектор Гупиль, в обязанности которого входило отслеживать тиражи запрещенной литературы, обнаружив очередное клеветническое издание, направленное против королевы, через жену свою, исполнявшую при ее величестве обязанности чтицы, извещал Марию Антуанетту о находке, а после уничтожения тиража получал особое королевское вознаграждение. А потом обнаружилось, что инспектор Гупиль сам сочинял памфлеты, сам печатал и сам же находил. Разумеется, мошеннические проделки парочки постарались скрыть, но слухи о растратах упорно просачивались за пределы дворца, поэтому в глазах общества афера с ожерельем была не первым, а всего лишь очередным подтверждением расточительности двора. Виновной во всех случаях считали королеву: если бы она не тратила так много и с такой легкостью, кто бы стал верить каждому клочку бумаги с ее подписью?

Чувствуя, что на свет вот-вот всплывет очередная нехорошая история, встревоженная Кампан посоветовала Бемеру обратиться к Бретейлю. Воспользовавшись советом, Бемер отправился к Бретейлю, рассказал ему о продаже ожерелья и как бы между прочим сообщил, что посредницей между ювелирами, Роганом и королевой выступала некая графиня де Ла Мотт-Валуа из ее близкого окружения. Также ювелир известил о своем разговоре с Кампан кардинала. Узнав, что королева ожерелья не получила, кардинал растерялся. Поистине безграничное легкомыслие (отмеченное всеми свидетелями на процессе), проявленное Роганом в истории с ожерельем, завело его в тупик. Отпрыск знатнейшего дома Франции[19], сызмальства почитавший себя выше других, кардинал искренне не понимал, почему королева отказывала ему в расположении. Ведь с общепринятой точки зрения он обладал всеми качествами, необходимыми и для фаворита, и для министра. Поэтому, когда Ла Мотт бросила ему наживку, пообещав помирить с королевой (что он расценил как восстановление справедливости), он проглотил ее моментально. А в ожидании выстроил вокруг себя воображаемый мир, в стенах которого сообщение Бемера пробило невосстановимую брешь.

Тем временем Ла Мотт пошла ва-банк и заявила ювелирам, что подпись королевы подделана, а следовательно, Мария Антуанетта платить не собирается. Впрочем, кардинал богат и сам в состоянии выкупить ожерелье. Расчет авантюристки строился на уверенности, что Роган не захочет скандала и заплатит, а значит, история тихо канет в Лету. Но она просчиталась: как бы ни хотел кардинал угодить королеве, денег он найти не смог. Калиостро, пообещав сотворить необходимое количество золота, потребовал сроку два месяца, а его банкир и любимый адепт Сент-Джеймс в ссуде (запрошенной от имени королевы) в 700 тысяч ливров отказал. Как и еврей-ростовщик Серфбер, у которого Роган пытался занять 200 тысяч ливров. Более того, когда Бретейль стал окольными путями выяснять обстоятельства дела, Сент-Джеймс рассказал ему о просьбе кардинала.

Неожиданно королева спросила Кампан, удалось ли ей выяснить, что, собственно, хотел от нее королевский ювелир, и та рассказала все, что узнала. Разгневанная Мария Антуанетта вызвала к себе Бретейля, и тот дополнил рассказ Кампан, сообщив, что у Бемера якобы имеется расписка королевы, в которой она обязуется в три приема выплатить всю сумму. Подле каждой даты выплаты стояло слово «одобрено», а в конце подпись: «Мария Антуанетта Французская». Но Мария Антуанетта была не «Французской», а «Австрийской» принцессой и вдобавок, как положено государыне, подписывалась только именем, данным ей при крещении. Подпись явно была подделана! Королева потребовала сообщить обо всем королю, дабы тот примерно наказал кардинала: она, как и Бретейль, была уверена, что кардинал самым наглым образом воспользовался ее именем, чтобы обогатиться, а заодно и опорочить ее. Не в силах сдержать возмущения, Мария Антуанетта ворвалась к королю и принялась по-женски бессвязно жаловаться на негодяя кардинала. Людовик, с каждым ребенком относившийся к супруге все более трогательно и прощавший ей буквально все, почувствовал себя едва ли не более оскорбленным, чем королева, и велел немедленно арестовать Рогана. Посвященный в историю Верженн уговаривал короля сделать все по-тихому, чтобы «не выносить сор из Версаля». Но импульсивная королева, не думая, что огласка повредит прежде всего ей, идет на поводу у обуявшего ее гнева и требует незамедлительно наказать тщеславного мошенника.