Скорее счастлив, чем нет - Адам Сильвера

что вообще вспомнила. Я иду к лифту и застываю. Как в тот день, когда меня чуть не убили, – ко мне пришел Томас.

Стоит, прислонившись в стене. Меня тянет улыбнуться, но он серьезен.

– Я не делал операцию, – говорю я.

Он на секунду поднимает глаза. Круги под ними с последней встречи стали еще темнее. Он открывает дверь на лестницу и выкатывает оттуда темно-синий горный велосипед. То ли совершенно новый, то ли очень хорошо начищенный и подкрашенный. Даже не знаю, от Томаса можно ждать и того, и другого. Он ставит велик на подпорку и подходит ко мне. Вот сейчас молча пройдет мимо – и все. Но он крепко обнимает меня, и я обнимаю его в ответ, не менее крепко. Похоже, это прощальные объятия.

Он первый размыкает руки, я тоже отпускаю его и сразу же об этом жалею. Томас идет к двери.

– Томас, я тебя…

Он даже шага не замедляет. Просто уходит, а я остаюсь стоять у велосипеда. Он как-то пообещал, что научит меня кататься, раз уж никто до этого не научил. Тогда мы оба не знали, что Колин уже пытался и я безнадежен.

Наконец я нахожу в себе силы подняться домой, крепко сжимая руль своего новенького синего велика. Валюсь на кровать, велосипед падает у ног. Я действительно хотел увидеть Томаса. Нет, мне нужно было его увидеть, чтобы день стал хоть чуть-чуть нормальнее. Но теперь я тупо сижу, смотрю на часы и гадаю, напишет ли Женевьев до полуночи.

И тут происходит неведомая фигня: раз – и на часах шестнадцать минут второго.

Эрик уже спит. В ногах моей кровати стоит тарелка из-под ужина. Я всегда ее туда ставлю, только не помню, чтобы что-то ел или вообще собирался ужинать. В 23:59 пришло сообщение от Женевьев: «С днем рождения». Надо бы поблагодарить, но она, наверно, уже спит.

Последнее, что я помню, – как свалился на кровать. Больше ничего. Пусто. От страха я заплакал, но не помню даже во сколько. Я смотрю на часы: там уже двадцать семь минут второго – и реву еще сильнее. Со мной творится какая-то дичь.

Я расталкиваю Эрика, он матерится спросонья, но потом в его глазах загорается беспокойство. Сначала я даже не знаю, что сказать, – может, мне просто кошмар приснился? Наконец выдавливаю:

– Что за хрень? Что за хрень со мной творится?

Он спрашивает, что случилось, но его голос звучит как будто издалека.

Я вдруг снова перестаю понимать, где я и что я. Вот я лежу поперек маминой кровати и реву так, что болит горло. В детстве я лежал на краю этой самой кровати и молился, чтобы у меня появилось побольше фигурок супергероев или своя спальня, потом заползал в закуток между мамой и братом – не мог заснуть, не цепляясь за мамины волосы.

Но теперь моя память плывет в одной ей понятном направлении, и я молюсь только об одном – проснуться.

12

Завтра больше не будет

– Антероградная амнезия, – говорит нам с мамой Эванджелин.

Мы сидим у нее в кабинете. На часах 4:09. Я не свожу с них взгляда, пытаясь не свихнуться. Хотя, честно, даже так не очень понятно, не скачу ли я во времени, как скакнул несколько часов назад.

– Так называют неспособность запоминать новые события, – добавляет она.

На часах 4:13.

– Антероградная амнезия – это как? – спрашиваю я. Где-то я этот термин уже слышал. Может, перед операцией. Но что это значит?

– Это неспособность запоминать новые события, – отвечает Эванджелин, переглянувшись с мамой. Мама плачет. Кажется, она не переставала плакать с тех пор, как я бухнулся к ней на кровать. Плача, позвонила Эванджелин. Плача, вызвала такси. Я не могу вспомнить, чтобы она не плакала.

– Аарон, ты с нами? – уточняет доктор.

– Ага. Думаете, у меня амнезия? Типа я не запоминаю того, что происходит?

– Ты в последнее время не замечал у себя проблем с памятью? – спрашивает Эванджелин.

– Мне вспомнить… то, что я забыл?

– Да. Возможно, после возвращения памяти с тобой уже случалось что-то странное? Ну, как сегодня ночью?

Думать тяжело. Вернее, тяжело вспоминать. Как же я горд собой, когда мне удается. Помню, мы сидели с Колином, и я забыл, что выпил чашку кофе. А до этого, еще в Летео, Женевьев сказала, что я повторяюсь. Но я же всего один раз сказал, что она не может нравиться Томасу. Ну, я запомнил, что всего раз. А еще я отключился, когда стоял за кассой. А сколько еще было таких случаев?

– Да. – У меня гулко стучит сердце. – Я уже что-то забывал. – Только не помню, что именно. – Кажется, у меня сейчас будет паническая атака. Или я разревусь.

Мама закрывает лицо руками и трясется, беззвучно всхлипывая. Эванджелин глубоко вздыхает:

– Ты уже разревелся.

– И что теперь? Как мне вылечиться? Нужна еще операция?

Из голоса Эванджелин пропадают всякие эмоции. Она говорит как робот. Оказывается, есть несколько способов лечения, но они особо не помогают. Загадку моей болезни пока не разгадали даже лучшие неврологи мира, потому что механизм хранения воспоминаний толком не исследован. Потом она начинает сыпать терминами: «нейроны», «синапсы», «кора височной доли», «гиппокамп»… Я ничего не понимаю в медицине, но стараюсь запомнить каждое слово, чувствуя, что слова ускользают. Методы лечения антероградной амнезии примерно те же, что и при болезни Альцгеймера. Существуют лекарства, стимулирующие работу холинергической системы. Так как поражен мозг, психотерапия мне не поможет. Это, наверно, и к лучшему: я бы врезал каждому, кто попытается меня гипнотизировать. У меня и так полная каша в голове, зачем ее еще перемешивать?

– К сожалению, в некоторых случаях антероградная амнезия необратима. – А вот это я бы с радостью забыл.

У доктора очень усталый тон. Не потому, что ее дернули посреди ночи, и не потому, что я ей надоел. Наверно, она уже устала повторять одно и то же, я же не знаю, который раз все это слышу.

– С вашими пациентами такое уже случалось?

Кивок.

– И что с ними стало?

Она смотрит мне в глаза:

– Амнезия быстро прогрессирует и может всего за несколько дней стать полной.

– Охереть, у меня меньше недели? – В этот раз все пропускают мое ругательство мимо ушей.

– Возможно, и больше, – механическим тоном врача отвечает Эванджелин.

Сердце выскакивает из груди. Кажется, я забыл, как дышать, хотя это простейший инстинкт. Может, я сейчас потеряю сознание, а потом наверняка забуду, как прийти в себя.

– И как мне, блин, теперь жить?

– Будет