Призрак Проститутки - Норман Мейлер

— Расскажите мне историю этого места, — попросил генерал, послушав с полчаса рассуждения на разные темы. — Оно странно выглядит. Как оно называется? Джорджтаун? Очевидно, названо по имени одного из королей, надеюсь, не Георга Третьего.

Это была самая длинная речь, которую лорд Роберт произнес за весь вечер. Проститутка вознаградил своего гостя диссертацией о Джорджтауне после войны — войны Гражданской.

— Здесь не было ничего — лишь лагерные палатки, правительственные бараки да несколько фабричек по переработке костей. Здесь консервировали великое множество конины для войск союза — это происходило всего в двух-трех кварталах отсюда. Когда опускается туман, до сих пор чувствуется запах мертвечины.

— Хью, хватит, — сказала Киттредж.

— Дорогая моя, я чувствую этот запах, — сказал Хью, блестя очками, в которых отражался свет свечей.

— Какое-то время это было, наверно, ужасное место, — признала Киттредж. — Полно борделей и дифтерии.

Я сразу заметил, как вздрючился лорд Роберт. Лошади, сдохшие сто лет тому назад, не вызывали особого аппетита, а вот старые бордели — другое дело!

— Так или иначе, это был процветающий городок, — продолжал Хью, — где полно было мукомолен и фабрик по обработке кукурузы, где стучали молотки в мастерских бондарей, а это приятный звук.

— Приятный, — согласился лорд Роберт.

— Визжали, распиливая доски, пилы, — рассказывал Хью, — грохотали наковальни. Вот так-то. В тихие ночи я слышу эхо этого грохота. Драки между хозяевами барж. Шумные бары. Некоторые из тех таверн дожили до наших дней, и ребята, работающие вроде Херрика на правительство, ходят туда выпить.

— Как, Хью сказал, тебя зовут? — переспросил лорд Роберт.

— Херрик Хаббард, сэр.

— Его отец — Кэл Хаббард, — подсказал Проститутка.

— Да, твой отец — человек, твердо придерживающийся своих взглядов, — произнес лорд Роберт так, словно лишь немногие способны были донести свое мнение до семи дюймов шести футов, на которые он возвышался над землей.

— Хью изобразил все не так, — сказала Киттредж. — Джорджтаун был совершенно прелестным местом. Дома были с портиками и слуховыми окнами под черепичной крышей. Позолота под карнизами.

— Киттредж, ты упускаешь главное, — упрекнул ее муж.

— В самом деле?

Два ярких пятна гнева вспыхнули на ее щеках. Я впервые видел ее такой резкой. Это подсказало мне причину, по которой они не приглашали меня ночевать: если они вздумают ссориться, им нужно свободное пространство, чтобы иметь возможность повысить голос.

Хью, однако, не собирался вступать в войну при генерале и при мне в качестве судьи на поле.

— Мы оба правы, — сказал он, — и она, и я. Просто мы говорим о разных концах города.

— Любой город имеет свою верхнюю и свою нижнюю часть, — заметил лорд Роберт.

— Да. Забавная история. Я вычитал ее вчера вечером в книге по истории этих мест, — начал Хью и рассмеялся. Судя по его громкому смеху, изрядное количество злости было заткнуто внутрь. — Там приводится статья из газеты тысяча восемьсот семьдесят первого года. Однажды мартовским утром житель этого города, Тадеуш Этуотер, шел по Кью-стрит, поскользнулся на льду и упал. У него из руки вылетела трость и ударила по шедшей по улице свинье. — Тут он взглянул на Киттредж, а она высунула ему язык и тотчас спрятала, да так быстро, что генерал, если и видел это, наверняка решил, что зрение сыграло с ним шутку. — Свинья взревела как бык и нырнула в ближайший открытый подвал. Это оказалась плотницкая, где пол был завален стружками. Там, конечно, чертовски темно, и рабочие поставили свечу, которую животное опрокинуло, и начался грандиозный пожар. На место действия является Красная Шапка…

— Красная Шапка? — переспросил лорд Роберт.

— Местная пожарная лошадь. Конь-гигант. Он возил пожарную машину Генри Эдисона в паре с Девчонкой Дорой. Пожарные запускали кишку в ближний ручей, начинали качать воду и тушили огонь, а по пути заливали Кью-стрит, которая вскоре превращалась в замерзший пруд. Вечером жители города выходили кататься по ней на коньках. Нравится мне то время, — сказал Проститутка.

— Да, — сказал я. — По-моему, события тогда были больше взаимосвязаны.

— Да, — согласился Хью, — а ты малый не тупой, верно? Улавливаешь метаморфозы.

— Вот именно: метаморфозы, — подтвердил лорд Роберт. Казалось, он начал медленно выходить из транса, в который вогнала его история, рассказанная Хью. — Слыхали, говорят, Филби собираются послать в Бейрут. Будет выполнять там журналистскую работу.

— Ох, только не это, — вырвалось у Хью. — Тут у нас ужас что начнется. Сделайте все возможное, чтобы это остановить. И так трудно удерживать ФБР от схваток с МИ-6, а тут ваши люди собираются дать Филби такой лакомый кусок.

— Для вас лично это будет плохо, да?

— Нет, — сказал Проститутка, — все прощено.

— Надеюсь. Я в свое время думал, что это будет вашим Ватерлоо.

— Ни в коем случае, — сказала Киттредж. — Слишком они нуждаются в Хью.

— Приятно это слышать.

— Великий человек и ошибки совершает великие, — заявила Киттредж.

— Ну ладно, к черту Филби, — сказал лорд Роберт. — Выпьем за то, чтоб он сгинул.

— За Филби, — сказал Проститутка, поднимая бокал. — Чтоб он навеки сгинул.

Я понятия не имел, о ком шла речь. Однако по атмосфере чувствовалось, что речь идет о чем-то важном. Тень недосказанного омрачала наш вечер. Я снова подумал, как хорошо, что я выбрал такую профессию, которая несет с собой столько нераскрытых тайн. Филби… Меня взволновало даже то, как они произносили это имя — так можно было бы говорить о старом форте, взятие которого стоило больших потерь.

Однажды вечером за ужином присутствовал маленький господин по имени доктор Шнайдер, который, как мне сказали, добился известного признания в Европе, концертируя как пианист. Он решительно не хотел уточнять, австриец он или немец, зато поспешил выразить свои крайне монархистские взгляды: Гитлер, утверждал он, мог бы выиграть войну, если бы у него хватило ума восстановить на престоле Гогенцоллернов.

— В конце концов, — сказал доктор Шнайдер, — монархия могла бы подписаться под крестовым походом против большевизма.

Доктор Шнайдер носил темные очки, и у него были большие, торчащие уши. Маской ему служили густые седые усы. Он был совсем седой, и на вид ему было за шестьдесят. По окончании войны он побывал в весьма странных для человека его взглядов местах: он рассказал, что давал концерты в советских зонах в Германии и в Австрии. Я подумал, не выполнял ли он шпионских заданий для Проститутки. Так или иначе, он показался мне препротивным, и я не понимал, почему супруги Монтегю относятся к нему с таким уважением. Присмотревшись к доктору Шнайдеру повнимательнее, я обнаружил, что на нем дорогой, хорошо подогнанный парик — у меня был глаз моей матушки на маскировку, — и меня заинтриговало, почему доктор Шнайдер хочет казаться старше своих лет. Едва ли я знал, как бы я отнесся к тому, что сижу за одним столом со скрытым нацистом.

После ужина Проститутка сел сыграть с доктором Шнайдером в шахматы, и я решил, что Хью, общаясь с людьми, любит получать удовольствие от соприкосновения с разными их ипостасями.

— Понаблюдай за игрой, — сказал он мне потихоньку. — Шнайдер феноменален в эндшпиле. Случается, он допускает ошибки вначале, но если к середине игры не удастся опередить его на две пешки, удача мне не светит.

Пианист то потирал руки, а то что-то мурлыкал или вздыхал — в зависимости от того, какой ход делал Проститутка.

— О, вы настоящий дьявол, мистер Монтегю, вы чертовски умны, какой хитрец, о-о-о, вы меня погубите, да, сэр. — После чего, кивая и продолжая бурчать, он говорил: — Пункт[17], — и передвигал пешку.

Как и предсказывал Проститутка, доктор Шнайдер хорошо провел эндшпиль и сумел выиграть. Я тогда в первый и в последний раз видел его в Конюшне.

После того как он ушел — а я заметил, что они с Проституткой обменялись у двери рукопожатиями, — Хью попросил меня остаться. Пока Киттредж мыла посуду (обычно я помогал ей, но в тот вечер по настоянию Проститутки не пошел на кухню), он провел меня в свой кабинет, усадил на стул напротив своего кафедрального чиппендейла и впервые с того вечера, когда посоветовал мне не заниматься больше скалолазанием, достаточно откровенно излил душу.

Мне хотелось поговорить с ним о том, как неудачно складываются у меня дела на работе (о чем он ни разу меня не спросил), но я не посмел. А что, если ему это неинтересно?

Тут он вдруг сказал:

— Твой отец возвращается. Мы пойдем ужинать — втроем.

— Вот будет здорово! — Я удержался и не спросил, где пропадал мой отец. Многие месяцы от него не было вестей, поэтому я не знал, имею ли право спрашивать.