Стальная петля - Роман Глушков

На момент моего возвращения в сознание стараниями Лизы начальнику охраны и Асклепию было уже многое обо мне известно. А когда выяснилось, что имя моей жены неоднократно фигурировало в списках посетителей местного секретариата, наша выдача милиции вновь была отложена на неопределенное время. Насколько конкретно, теперь зависело лишь от Пожарского…

Я не желал выглядеть перед ним чересчур немощной развалиной и, собравшись с силами, переместился в стоящее у окна кресло, несмотря на то что Асклепий не рекомендовал мне вставать с кровати; как стало понятно, нас держали на втором этаже, в одной из спален этого многонаселенного дома.

Самый известный и популярный в мире сталкер явился к нам спустя пять минут после разговора по коммуникатору с присматривающим за мной биоником. Просто взял и вот так, буднично, безо всяких церемоний, легонько постучав, вошел в комнату и прикрыл за собой дверь.

В действительности легендарный Мерлин оказался не таким рослым и широкоплечим, каким я представлял его по телепередачам. Высоким и подтянутым – да, но вместе с тем его фигура была как-то не по-легендарному угловата и непропорциональна (наверное, на телеэкране все ее недостатки скрывались под сталкерскими доспехами). Семену еще не стукнуло и сорока, но выглядел он почти ровесником Асклепия, который, как я знал, был старше его на двенадцать лет.

Лица обоих были осунувшимися и помятыми, но явно не из-за слишком раннего подъема или, возможно, пристрастия к крепким напиткам. Нет, это была напасть иного рода, слишком специфическая, чтобы я ее не узнал. Такая же лежала и на моем челе, когда я оклемался после комы, но продолжал каждодневно терять жизненные силы, отдавая их, как дань, отметившей меня своей печатью Зоне. Печатью, которая через год переродилась в натуральное клеймо. И сегодня мое лицо в сравнении с лицами этих двоих казалось заскорузлой курагой рядом с чуть подсохшими на солнце абрикосами.

Подстриженные ежиком снежно-белые волосы Пожарского и его антикварные круглые очки – единственные неоспоримые признаки, по которым я сразу определил, что передо мной – именно он, а не пытающийся выдать себя за него телохранитель; кто знает, какую проверку вдруг вздумает учинить мне служба безопасности? Подделать эти характерные приметы Мерлина было крайне сложно.

Являясь натуральными, его волосы словно фосфоресцировали изнутри неугасимым матово-инистым светом. Они отличались ото всех виденных мной подобных париков или искусственных окрасов, как сочная луговая трава отличается от газонной – вскормленной удобрениями и генетически модифицированной.

Что же насчет очков, то тут Семена выдавали не они как таковые, а манера, с которой он их носил. Они всегда сидели на носу у Пожарского на каком-то хитром, строго выверенном месте, и он, казалось бы, не наклоняя головы, умудрялся глядеть на собеседника то сквозь золотистые стекла, то поверх них. Эту любопытную привычку я подметил за Семеном еще во время просмотров его телепередач и вспомнил о ней сразу, как только он взглянул на меня наяву, а не через экран телевизора.

– Сидите, прошу вас, – отмахнулся Мерлин, когда я, желая ответить на его рукопожатие, попытался встать.

Развернув второе кресло так, чтобы было удобнее наблюдать за мной, хозяин уселся напротив меня, после чего придержал за рукав решившего было оставить нас наедине Асклепия.

– Погоди, не торопись, – добавил при этом Пожарский. – Думаю, тебе также будет интересно послушать нашего удивительного гостя… – И обратился ко мне: – Понимаю, что сейчас вам трудно разговаривать, но вы все-таки постарайтесь, раз уж втянули меня в ваше щекотливое дело…

На протяжении получаса, занятого моим рассказом, Мерлин выслушивал меня, не перебивая и не переменив позы. Асклепий, наоборот, не присел ни на минуту, прохаживался из угла в угол по комнате и периодически задавал мне уточняющие вопросы. Я не скрывал от них ничего, даже того, что наверняка являлось военной тайной. Чисто формально, разумеется. Вряд ли спустя год мое командование знало о Пятизонье что-то такое, чего не знал его знаменитый первопроходец Семен Пожарский. Так что никакого нарушения Устава я не допустил, и совесть моя осталась чиста.

– Так, значит, вы, Геннадий, фактически являетесь владельцем состояния стоимостью в триста миллионов долларов! – присвистнул бионик после того, как я поведал хозяевам, что чувствует человек, когда его бьют прикладом по голове, и, разведя руками – мол, судите сами, вру я или нет, – завершил свое повествование. – Неудивительно, что тот, кто держал вас взаперти, не дал вам возможности выбраться в Зону и узнать, как поведет себя ваш паразит в своей естественной среде.

– Будь оно проклято, это состояние, – устало заметил я. – Покамест оно не принесло мне ничего, кроме бед. А теперь вот еще вынудило отнять три человеческих жизни. Я клянусь, господа, что добровольно вручу вам шесть из семи своих алмазов, если вы хотя бы дадите подсказку, как мне извлечь их из тела и при этом не окочуриться.

– Простите моего друга, Геннадий, за его слегка несдержанную реакцию, – молвил Пожарский, выразительно глянув на Асклепия и укоризненно покачав головой. – Уверяю вас: это он от волнения и без какой-либо задней мысли. Я и сам, признаться, после вашего рассказа ощутил немалое беспокойство. Названная вами гипотетическая цена вашего хм… семиглавого паразита способна помутить разум у кого угодно. Однако мы – сталкеры, собравшиеся в этом доме, – не такие. Есть принципы, которые нас объединяют и не позволяют нам убивать людей из-за денег. Настоящие принципы, а не камуфляж из красивых и благородных слов, под какими обычно прячут алчность и политические амбиции. Мы не желаем уподобляться дельцам, что, прикрываясь высокими целями, пытаются сегодня подмять под себя Зону и наживаться на ней, как на нефтяной скважине или парке аттракционов. Мы зарабатываем на жизнь – и, чего греха таить, неплохо зарабатываем – лишь тем, что максимально полно освещаем человечеству правду. Правду о странном и жестоком мире, образовавшемся внутри нашего мира, будто пять оставленных на бумажной карте сигаретных ожогов. У нас есть заветная мечта: вернуть все на круги своя. И мы всячески стараемся найти путь, каким можно было бы это осуществить. Вот только чем дольше мы скитаемся по Пятизонью, тем больше осознаем: заделать прожженные в карте дыры, чтобы она стала такой же, как прежде, вряд ли удастся. Нарушена сама целостность нашего мира, и, боюсь, нарушена безвозвратно… Зачем я говорю сейчас все это? Просто хочу дать вам накрепко уяснить: вы нам не чужак. Можете со мной не соглашаться, но вы – один из нас, непосредственных жертв Катастрофы, которых я вот уже год пытаюсь объединить в братство. Не фирму, не кооператив или иное деловое товарищество, а именно братство. С момента образования Пятизонья мы – выжившие в тот злополучный день – больше не являемся детьми «большого» мира. Теперь наша родина – это мир внутри Барьеров. И, находясь вдали от нее, каждый из нас испытывает ностальгию. Взгляните на меня и моего друга. Не слишком мы похожи на тех Мерлина и Асклепия, которых вы видели по телевизору, верно?

– Да, отличие есть, – подтвердил я, после чего, немного поколебавшись, уточнил: – И, извините за прямоту, вряд ли эти отличия приведут в восторг ваших поклонников, которые доселе ни разу не видели вас наяву.

– Все правильно, – продолжал Семен, не выказав ни малейшего признака обиды. – Мы лишь месяц как вернулись из очередной экспедиции, а выглядим так, будто все это время ни дня не просыхали от пьянства. Нам приходится сидеть на анальгетиках, ведь наши «жженые» импланты постоянно болят и не дают заснуть по ночам. С каждой неделей, проведенной вне Зоны, мы стараемся все реже появляться на публике и все чаще отказываемся от выступлений в прямом телеэфире. Нас гложет необъяснимая тревога, мы становимся раздражительными, и лишь крепкие, проверенные временем узы дружбы не позволяют нам рассориться друг с другом в пух и прах. Страшно подумать, что стало бы с нами и в какие развалины мы превратились бы, проведя вне Зоны целый год, как вы. Впрочем, пока что нам это не грозит. Стоит лишь мне и моим товарищам снова очутиться за Барьером, не пройдет и часа, как все мы преобразимся буквально на глазах, и нам уже станет не стыдно покрасоваться перед видеокамерами. Понимаете, к чему я клоню?

– Вы полагаете, что там, за Барьером, я смогу избавиться от мучений и снова стану прежним человеком? – догадался я.

– Не забывайте: ведь вы – член нашего братства, – напомнил вместо Пожарского Асклепий. – С одним лишь отличием: вы носите в себе не «жженые» импланты, а, предположим, некую разновидность инородной плазмы. Энергетическое вещество, которое, попав в ваше тело при переходе из гиперпространства в наш мир, затвердело, не успев обрести окончательную форму и, возможно, свойства. Оттого вы и приводите в негодность высокотехнологичное оборудование всего лишь одним прикосновением пальца. Все равно что та сигарета, которая прожигает карту и уничтожает часть отображенного на ней мира. Однако, как вы в курсе, у нас тоже имеется ряд довольно уникальных и зачастую не менее разрушительных талантов, которые становятся гораздо мощнее и многограннее, едва мы переступаем рубеж нашей новой родины. Так что не удивлюсь, если в пределах Зоны «смертельное касание» окажется далеко не единственным вашим феноменом.