Душа и слава Порт-Артура - Сергей Куличкин

Надежды на успех, однако, не было. В 3 часа 47 минут Кондратенко отдал приказ оставить Водопроводный редут. Бутусов с остатками рот отошел. Это предрешило и судьбу Кумирненского редута, который был занят японцами к утру 7 сентября. С большим трудом решился Роман Исидорович на отход. Но к этому времени вся тяжесть борьбы сместилась на другой участок фронта.

Еще утром, направляясь на северный участок, он с тревогой прислушивался к тому, что происходит на западе. Высокая по-прежнему волновала его больше всего. Всякий раз, как только японцы начинали активные боевые действия, он про себя молил Бога, чтобы на сей раз наступление произошло на другом участке. Важность горы во всей системе обороны крепости и недостаточная ее укрепленность вызывали у Романа Исидоровича безотчетное чувство вины. Он не переставал корить себя за то, что мало сделал, не сумел в свое время убедить командование в первостепенной значимости этого опорного пункта.

Когда в середине дня начался интенсивный обстрел гор Высокой и Длинной, Кондратенко понял: настал черед и этих укреплений. Оставив для связи на форту Науменко, он немедленно отправился на форт № 4, поближе к командному пункту начальника участка обороны полковника Ирмана. Успел добраться до нового места, получить и обработать несколько донесений, а артиллерийский обстрел все не кончался. Канонада длилась более трех часов. Впрочем, японские артиллеристы стреляли плохо: на Высокой разрушили только три блиндажа да подбили одно орудие и пулемет. В шестом часу вечера до полка пехоты атаковало позиции на Длинной, но противника остановили. Атаки продолжались весь вечер. На отдельных участках они перерастали в рукопашные схватки. Успеха японцы так и не добились. Кондратенко направил на Длинную приказ держаться до последнего, и защитники выполнили его с честью. Ночью атаки прекратились, но ружейно-пулеметная стрельба не ослабевала до утра. Ночью японцы попытались отдельными группами просочиться сквозь нашу оборону. Сторожевое охранение было начеку и вовремя успевало забрасывать изготовившегося к броску противника бомбочками. Вот когда впервые оценили артурцы это замечательное изобретение. С утра возобновились непрерывные атаки, перемежающиеся массированными артиллерийскими налетами. В ротах, оборонявших гору, в живых осталось по десять-двенадцать человек. В середине дня Кондратенко, получив тревожное донесение от Ирмана, приказал 5-й роте Квантунского экипажа выдвинуться на южную окраину горы Длинной для прикрытия отходящих с позиции войск. Судьба укреплений на Длинной была решена.

На главном направлении у горы Высокой события разворачивались несколько иначе. Укрепления, представлявшие собой две линии стрелковых траншей с проволочными заграждениями, опоясывали вершину горы, где располагались две батареи. Через полчаса после атаки Длинной, примерно такими же силами, японцы начали наступление на гору Высокую и, несмотря на большие потери, упорно приближались к проволочным заграждениям.

С наступлением темноты атаки прекратились. Противник отошел на исходные рубежи. Что на этом дело не кончится, понимали все, от солдата до генерала. Ночью на нейтральной полосе было замечено движение. Посланные на разведку охотники доставили в штаб Ирмана полузадушенного японского унтера. Тот, не запираясь ни секунды, доложил, что командовал группой солдат, оставленных для проделывания проходов в проволочных заграждениях. В 5 часов утра, едва забрезжил рассвет, бой возобновился с прежней силой. Обе стороны не раз сходились в рукопашной схватке, и тогда в дело шли штыки, тесаки, приклады, лопатки, а то и просто камни. Нередко русских и японцев разделяли только горы трупов, через которые они перебрасывались бомбочками. К 9 часам противник выдохся. Поняв, что сломить сопротивление русских не так-то просто, японцы ввели в бой осадную артиллерию, непрерывно наращивая силу огня. В середине дня действия на северном фронте прекратились, замолчала и гора Длинная. Только на Высокой свирепствовал все истребляющий огонь. Гора клокотала, как огнедышащий вулкан.

В этот момент Кондратенко приказывает начальнику обороны восточного участка генералу Надеину, заменившему больного Горбатовского, переправить на левый фланг пять рот из своего резерва. Четыре роты и батальон моряков он вызывает из общего резерва. Оголяя некоторые участки фронта, Роман Исидорович шел на сознательный риск. Еще продолжалась артиллерийская дуэль на восточном фронте, еще стреляли пушки на севере, а Кондратенко сосредоточивал все силы для зашиты Высокой. В этот критический для обороны крепости момент он, милый и добрый генерал, каким все его знали, превратился в жесткого, непримиримого и решительного военачальника. Наперекор решениям Смирнова, не спрашивая разрешения у Стесселя, Роман Исидорович действовал так, как подсказывала ему совесть, как требовал воинский долг и сложившаяся обстановка. А она все усложнялась. Особое беспокойство у генерала вызывало отсутствие известий от Ирмана и коменданта Высокой капитана Стемпневского. К огню осадных батарей присоединились две японские канонерки, девятидюймовые снаряды которых рвали проволоку, засыпали блиндажи, сносили целые участки траншей. Трудно было представить, как в таком аду могут выжить люди.

Кондратенко постоянно требовал сведений о перемещении японских резервов. Телефонная связь давно не работала, а пешие связные, конечно, не успевали за динамикой боя. Верхом же под таким огнем двигаться было невозможно. Японцы накапливались у подножия горы в мертвом пространстве. Роман Исидорович, не выдержав, решил ехать на Высокую, но тут пришло донесение от Ирмана. Полковник докладывал: «Высокая сильно бомбардируется с моря и с суши бризантными, лидитными бомбами и шрапнелью… Капитан Стемпневский 1-й доносит, что он еще держится; я ему ответил: „Держитесь до последнего, как приказал комендант“. Обещал на случай штурма поддержку. Есть две роты, но их взять нельзя; они обеспечивают линию. Прошу прислать помощь. Положение серьезное. Желал бы посоветоваться с вашим превосходительством и доложить вам лично. Отлучиться не могу, не найдете ли вы возможным сегодня приехать к нам в штаб».

Кондратенко тотчас отправился к подножию Высокой, где располагался штаб Ирмана, и уже через час вместе с ним был на вершине горы. В тыл срочно поскакал адъютант с приказанием направить на Высокую три резервные роты. На горе творилось что-то невообразимое. Обстрел стих, но снаряды изредка продолжали рваться по склонам. Изрытая воронками, дымящаяся земля, казалось, сочилась кровью. На первый взгляд ничего живого не могло остаться на этом сожженном клочке земли. Но вот затихли орудийные выстрелы, и из земли, из полуразрушенных щелей, словно призраки, стали появляться люди. Романа Исидоровича ободрило отсутствие у них какой-либо растерянности и подавленности. Спокойствие и деловитость, с которой стрелки и артиллеристы принялись за расчистку траншей, подготовку к стрельбе орудий и боеприпасов, вызвали чувство восхищения.

— А это что? — повернулся генерал к Ирману, указывая на группу матросов, которые тянули к брустверу какой-то аппарат.

— Это Подгурский со своими минерами. Тот, которому вы неделю назад дали добро на применение этой штуковины. Молодец лейтенант! Он тут с утра такое натворил, что японцы, по-моему, до сих пор не поймут, чем же их попотчевали…

Среди бескозырок мелькала белая офицерская фуражка. Три моряка на самодельной тележке подкатывали к минному аппарату длинное сигарообразное тело торпеды. Кондратенко спустился к морякам. К нему спешил с рапортом лейтенант Подгурский. Матросы, бросив работу, вытянулись во фронт. Роман Исидорович взглянул в осунувшееся, с отросшей за несколько дней щетиной, лицо Подгурского и жестом остановил лейтенанта.

— Ну как дела, братцы? — повернулся он к матросам. — Не поджарил вас еще японец? Вижу, не поддаетесь. Как думаете, выдюжим? Не уйдем с Высокой?

— Так точно, ваше превосходительство, — вразнобой отвечали матросы, — это мы его жарим, почитай, третий день. А уйти, — как можно, коль наш генерал с нами.

— Молодцы, братцы, — крикнул генерал и, не скрывая нахлынувших чувств, стал по очереди обнимать минеров. — Спасибо, спасибо, родные! От всей благодарной России спасибо…

Из близлежащих окопов начали высовываться стрелки, и воздух огласило неожиданное ликующее «ура».

Кондратенко повернулся к Ирману:

— Надо представить наиболее отличившихся к награде. Сегодня ночью сам вручу, если японец позволит. Да, кстати, как у вас дела с питанием и эвакуацией раненых? Как с харчем, борода? — повернулся генерал к невысокому, заросшему густой рыжей растительностью стрелку неопределенного возраста. Солдат вначале оробел: шутка ли, генералу отвечать надо. Но, встретив доброжелательный взгляд Романа Исидоровича, тут же приободрился: