Авантюристы Просвещения - Александр Фёдорович Строев

между империями, а при удачном стечении обстоятельств – контролировать торговые пути, ибо возникают подобные «государства Санчо Пансы» либо на острове (Корсика), либо на побережье (Балканы и Причерноморье, Прибалтика, Приаралье). Авантюристов притягивали государства с нестабильной политической системой и непредсказуемым порядком престолонаследия (Россия, Польша), христианские страны, находящиеся под властью Турции (Молдавия и Валахия, Трансильвания, Черногория). Наибольший интерес представляла Россия – страна, на протяжении столетия изменившая тип культуры и социального устройства, значительно расширившая свои границы. Интересы одних авантюристов совпадали с целями российской политики, другие, напротив, выступали как ее противники. Показательно, что активность их возрастает в период войн и общественных потрясений.

Мы уже говорили о том, что многие утопические проекты искателей приключений, вплоть до грамматической лотереи, направлены на объединение людей, создание горизонтальных связей внутри Европы. Тем яснее эта черта проявляется в их политических сочинениях. В трактате «Мир в Европе может установиться только после долгого перемирия, или Проект всеобщего замирения» (1757), созданном в начале Семилетней войны, Анж Гудар заявляет, что литераторы и ученые призваны сформулировать законы политики и вырвать ее из рук государственных мужей, не знающих иных решений, кроме военных. Нынче, пишет он, все проблемы улаживают с помощью пушечных ядер, народы состоят из полков, общество разбилось на батальоны. Гудар развивает идеи «Проекта вечного мира» аббата де Сен-Пьера (1713), которые позднее кратко изложит и дополнит Жан-Жак Руссо. Сен-Пьер предлагал превратить христианские государства в единую республику по образцу Швейцарии и Голландии и создать систему европейского равновесия, которое должен поддерживать постоянно действующий Арбитражный совет, прообраз Европарламента. Гудар утверждает, что война губит богатство и процветание, созданные искусством и наукой, и что сила государств зависит от мощи их политического союза. Дабы сохранить мир в европейской республике, он предлагает установить всеобщее перемирие на двадцать лет, сохраняя армии и объединяясь против агрессора. Другими словами, он излагает систему коллективной безопасности, столь популярную в XX в.

Подчеркнем два аспекта в его рассуждениях. Государства не могут существовать поодиночке, мир родится из баланса сил в объединенной Европе. Республику эту создадут писатели и ученые, заменив государство, превращенное в армию Республикой Словесности.

Авантюристы довольно скоро почувствовали притягательность России, которая казалась им страной головокружительных взлетов и падений. Шевалье д’Эон писал в начале «Непредвзятой истории императрицы Евдокии Федоровны» (1774):

История России полна событиями необычайными, и нет нужды углубляться во тьму древности, дабы отыскать в ней те ужасающие чудеса, что поражают воображение и ум, даже самый легковерный […] Самые быстротечные возвышения и самые стремительные падения, кажется, чередуются в этой империи, как будто провидение избрало ее, чтобы изъяснить чувствительней, чем где бы то ни было, как непрочно людское величие, ему подвластное[408].

Этот пассаж и большую часть книги д’Эон заимствовал из анонимного мемуара, представленного в 1731 г. во французское Министерство иностранных дел[409]; но важно, что формула сохраняла актуальность в царствование и Анны Иоанновны, и в эпоху Екатерины II, и, разумеется, в правление Павла I.

Для Франции примером подобной судьбы служил Александр Данилович Меншиков. Жан-Франсуа де Лагарп в трагедии «Мензикоф, или Ссыльные» (1775) рисует не баловня фортуны, а человека значительного, умного карьериста, друга детства Петра, правившего при трех императорах и поплатившегося за то, что «до звания царя возвыситься хотел» (jusqu’au grand nom du Czar je voulais m’enlever[410]). Меншиков сперва думал жениться на вдове Петра I Екатерине, потом выдать свою дочь замуж за Петра II, но был смещен и сослан с семьей в Сибирь. В трагедии это только экспозиция, основное действие занимает выдуманная Лагарпом история кровавого любовного соперничества. Более интересен роман, вышедший при жизни Меншикова: «Князь Ковшимен, татарская история» (1710), который, возможно, принадлежит перу аббата де Шуази[411]. Трансформация жизни фаворита Петра I по законам восточной повести дала удивительный результат: логика вымышленного повествования позволила предсказать трагическую смерть царевича Алексея (правда, когда в романе отец отправляет сына на плаху, в последний момент солдат по доброй воле подменяет осужденного, и царевич остается в живых). Вероятно, источником этого эпизода послужил разнесшийся по Парижу в 1705 г. слух, что Петр I повелел казнить Алексея, но Меншиков подменил его солдатом и, когда царь перестал гневаться, представил ему спасенного сына[412]. История эта явно фольклорного происхождения и, видимо, как считал С. М. Соловьев, восходит к песням и легендам об Иване Грозном. Французский писатель дал литературную форму древнему сюжету о поединке отца с сыном, который входит составной частью в истории легендарных государей или богатырей (Эдип, Кухулин, Зигфрид, Илья Муромец) и сделался в России одним из непременных элементов мифа о великом правителе – кровавом тиране (Иван Грозный – Петр I – Сталин)[413]. Таким образом, в «Князе Ковшимене» тема восхождения фаворита соединилась с мотивами подмененного царевича и злого царя – опорными элементами легенды о самозванце.

Трудности западного авантюриста, приехавшего на ловлю счастья и чинов в Россию, проистекают из того, что социальная ниша оказывается занятой. При дворе сложилась система фаворитизма, тогда как народ порождал все новых и новых самозванцев.

При дворе Людовика Возлюбленного Казанове делать было нечего: ему оставалось лишь искать расположения верховной фаворитки, маркизы де Помпадур, либо поставлять государю любовниц. Фридрих II прельстился мужской красотой венецианца, но тот отверг посулы, о чем потом жалел, встретив каноника, удачно сделавшего карьеру этим путем. Не то в России. Почти весь век правят женщины, чего в России не было ни до, ни после: Екатерина I, Анна Иоанновна, Анна Леопольдовна, Елизавета Петровна, Екатерина II. Иностранцы пишут о царящей в России «гинекократии»[414]. Но, памятуя о Бироне, Лестоке и маркизе де ла Шетарди, Екатерина II не хочет брать в фавориты иноземцев, она хочет слыть истинной русачкой. В ее царствование отбор и перемена фаворитов вносят динамику в иерархическую структуру общества. Петровская «Табель о рангах», уравнявшая все роды государственной службы (придворная, военная, статская), твердо установила очередность прохождения степеней социальной лестницы и разделила людей по разрядам («чин чина почитай»), тогда как призрак монаршей милости обострял соперничество, позволял надеяться на обходные пути. Подобно тому как война выдвигает одаренных генералов, императрица создавала государственных мужей. При этом, разумеется, у Екатерины II были и бездарные фавориты, и талантливые сподвижники. Но лучшие, Орловы и Потемкин, люди необычайно яркие, напоминали авантюристов своей бесшабашностью, мужской удалью и богатырской статью, недюжинной силой, отвагой, умением соблазнять, богатым воображением и ненасытностью во всем: славе, власти, деньгах, женщинах. Они все схватывали на лету. 25 июня 1771 г. императрица писала госпоже