Авантюристы Просвещения - Александр Фёдорович Строев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Распространение в России республиканских идей всячески поддерживалось французскими дипломатами. В конце царствования Елизаветы Петровны шевалье д’Эон написал мемуар «Рассуждение о легкости революции в России по смерти императрицы, с Планом, коему надобно было бы следовать, чтобы преуспеть, и о возможности осуществления его в дальнейшем», где призывал «отменить позорное рабство» и совершить «революцию в форме правления, сделав его свободным». Но для того, чтобы ослабить, а не усилить страну:
Свобода, единожды проникнув в Российскую империю, заставит ее впасть в анархию, подобную польской <…> Всякий русский, кто получил образование и путешествовал, сотни раз вздыхал над несчастной долей в приватных со мной беседах. Те, кто читает французские брошюры, а тем паче английские, объявляют себя приверженцами самой смелой философии и противниками, вместе с друзьями своими, деспотического и тиранского государства, в котором они живут[388].
Д’Эон сохранил интерес к республиканским идеям и включил в шестой том своих «Досугов» перевод английского сочинения XVII в. «О превосходстве свободного государства», где в главе «Конституция правовой республики» отстаивается принцип верховной власти народа[389].
После переворота, приведшего на трон Екатерину II, французский посол барон де Бретей доносил в Версаль:
Форма правления тяготит большую часть русских, беспременно все хотят освободиться от деспотизма, и я такого мнения, что если императрица потеряет сына, то ей, дабы удержаться, придется отдать власть нации; в частных и доверительных беседах с русскими я не забываю дать им почувствовать цену свободы и свободы республиканской – крайности по вкусу нации, ее грубому и жестокому духу; хотя будущее непроницаемо, я льщусь надеждой увидеть, как обширная и деспотическая Империя разлагается в Республику, управляемую группками сенаторов. Самым счастливым днем моей жизни будет тот, когда я стану свидетелем этой революции[390].
Вернувшись на родину, посол развил эти идеи в «Мемуаре о России» (1763), доказывая, что «надо постараться сокрушить русскую нацию с помощью ее самой»:
Уже двадцать лет, как правительство неосторожно отпускает многих молодых людей учиться в Женеву. Они возвращаются с головой и сердцем, наполненными республиканскими принципами, и вовсе не приспособленными к противным им законам их страны[391].
У императрицы были все основания подозревать скрытый умысел в благородных планах, тем более что тайная дипломатия частенько вербовала писателей и философов. Но в первую очередь Екатерина II стремилась защитить репутацию – свою и своей страны. Она предлагает просвещенной публике собственную версию того, почему европейские проекты проваливаются в России: виноваты не ученики, а учителя. Она старательно подбирает зрителей-очевидцев, в первую очередь известных иностранцев, и подсказывает, как относиться к происходящему, подобно тому как персонажи ее комедий прямо обращаются к зрительному залу. Императрица в комических тонах излагает историю в письмах, посылает копии третьим лицам, как, например, Фальконе. Она пишет комедии и рассказывает анекдоты о философах иностранным дипломатам, в частности послам Франции и Австрии графам де Сегюру и фон Кобенцлю. Тем самым она порождает новые тексты: мемуары и драматические пословицы своих «карманных посланников». Обнаружив удачную формулу или позаимствовав ее из полемики Вольтера и Руссо, Екатерина II многократно пускает ее в ход. Таков, в первую очередь, образ «человека на четвереньках». 30 августа 1755 г. Вольтер, прочитав «Рассуждение о начале и основании неравенства между людьми», пишет Руссо: «Я получил, милостивый государь, вашу новую книгу о роде человеческом […] когда читаешь ваше сочинение, берет охота ходить на четвереньках». Фернейский патриарх иронически изображает философа как человека, впавшего в детство, превратившегося в дикаря, в первобытное существо. Письмо Вольтера немедленно попадает в печать, красное словцо становится публичным и порождает пьесу. Шарль Палиссо в комедии «Философы» (1760) разоблачает энциклопедистов, в первую очередь Дидро, Гримма и Руссо, как шарлатанов и обманщиков. В кульминационной сцене плут Криспен, подражая Руссо, ходит по подмосткам на четвереньках и жует лист салата: Sur ses quatre piliers mon corps se soutient mieux, / Et je vois moins de sots qui me blessent les yeux[392] («На четвереньках мне способнее стоять, / Затем, что, стоя так, глупцов мне не видать», пер. И. И. Хемницера).
Екатерина II переосмысливает расхожую формулу: недотепами оказываются иностранцы, не считающие русских за людей. В комедии «Передняя знатного боярина» (1772) на четвереньках разгуливают заморские просители: турок Дурфедгибасов, «пастух во дворянстве», едва ли не блеющий, как его овцы, и француз Оранбар (читай – Мерсье де ла Ривьер):
Я пришел сюда за тем: я бул в свой земля и думал тамо, что здесь все ходят едаки [он показывает, как ходят на четвереньках]. Я добро человек, сердца хорошо, много знай, много читай; я и пошол сюда, дабы поднять всех вам на два нога, и для того сошинил l’évidence, что лучше ходи на две ноги, а не как на четыре, так буди пригожа, лица видна: едак на четыре ходить шей вытянать, горло и борода болеть будит… Ето évidence, Messieurs, évidence![393]
Оранбар трусоват и скуп, он едва знает страну, но тем не менее дает советы по любому поводу, в том числе – как победить турок. Через два года императрица напишет Вольтеру, вернув остроту автору: «И г-н де ла Ривьер, который шесть лет назад полагал, что мы ходим на четвереньках, и соблаговолил приехать с Мартиники, дабы поднять нас на задние лапы, также прибыл не вовремя»[394]. Шутливый образ блаженной страны дураков и блаженного философа соединяются воедино.
В комедиях, письмах и устных рассказах Екатерина II обвиняет чужеземных прожектеров в том, что они всё хотят переиначить. «Мой прожек хорошо и не трудно. Он немножно все что прежде делано испортит: и все так ново делать буделись», – уверяет Оранбар[395]. Государыня рассказывала графу де Сегюру, что Мерсье де ла Ривьер вбил себе в голову, что его призвали управлять страной и просвещенным разумом своим вывести страну из мрака варварства[396]. Она категорически отказалась использовать предложения Дидро, для осуществления которых, по ее словам, пришлось бы все перевернуть вверх дном. «Вы пишете на бумаге, которая все стерпит, – якобы сказала она философу по свидетельству графа де Сегюра, – я же, бедная императрица, имею дело с человеческой кожей»[397]. Иностранцы
