Дориан Дарроу: Заговор кукол - Екатерина Лесина

— Овечка, которая примеряет волчью шкуру, — говорит наставник, поворачивая коробку так, чтобы и Ульрик мог видеть. А я мне обидно. Мне хочется одному любоваться чудесной бабочкой. — В минуты опасности она складывает крылья определенным образом и прыгает, отчего ее принимают за паука…

Ульрик хохочет. Ему кажется глупым, что можно спутать бабочку и паука.

Я на рассвете пробираюсь в кабинет наставника. Я знаю, где он хранит коробки. Мне хочется сложить мозаику из крыльев, но те ломаются в руках.

Запоздалые стыд и раскаяние не спасают. Я собираю обломки мертвой бабочки в коробку, а ее подбрасываю в вазу рядом с комнатой Ульрика.

Там ее и находят при уборке. Ульрик твердит, что он не прикасался к коллекции, но ему не верят. Я же радуюсь, что избежал наказания.

Уже тогда я был испорчен и безответственен. И Эмили права — мне следовало хотя бы раз в жизни подумать о ком-то, кроме себя.

Например, о ней. Или о белых розах, что кивают, поддакивая мне.

— Дориан? Мне Эмили сказала, что ты здесь, — Ульрик вынырнул откуда-то сбоку. Схватил за плечи, тряхнув, выбивая из ступора. — Ты с ума сошел?

Да, наверное.

— На кого ты похож? О Всевышнего ради, пойдем!

Пойдем. Стены из кустов становились выше и выше, пока не сменились кирпичными, с рядом острых пик поверху.

— Рад видеть тебя, Ульрик, — сказал я, потому что молчать дальше было неприлично.

— А я совсем не рад. Ты понимаешь, что будет, если тебя узнают?

— Поздравляю тебя с помолвкой. Когда свадьба?

— Скоро. Тебя, значит, задело?

Раньше казалось, что да, но теперь я понимаю — нет. А была ли любовь? Я вообще способен любить?

— Хочешь вернуться, так? — Ульрик толкнул меня и, прижав к стене, оскалился: — Очередная игрушка надоела? Потянуло домой?

— Нет.

Просто с Эмили беда. И еще меня пытались убить. Зачем кому-то меня убивать? Я спросил у Ульрика.

— Думаешь, это я? — он понял сразу и вцепился в горло, продавливая когтями кожу. — Давай, скажи. Ты же всегда думал, что я мечтаю оказаться на твоем месте. Что только и жду, когда ты загнешься. А теперь мне ждать надоело, так?

Его злость передалась мне. Я оттолкнул Ульрика и, глядя в глаза, спросил:

— А разве тебе это не выгодно?

— Выгодно. Знаешь, я ведь не раз и не два об этом думал, — Ульрик пригладил волосы и надел перчатки. — Ты же мог умереть. От скарлатины или холеры. От краснухи. От пневмонии. От чего угодно. Все говорили, что ты слабенький. Берегли. И ты выжил. Счастье какое!

Наверное, если бы этот разговор состоялся немного раньше, мне было бы больно. Теперь я просто слушал, а когда Ульрик замолчал, переводя дыхание, задал вопрос:

— Значит, это все-таки ты?

— Я?! Придурок! О Светоносный, ты так ничего и не понял! — Ульрик вцепился в волосы, дернул, выдирая клок, как делал всегда, когда пребывал в состоянии, близком к бешенству. — Если бы я хотел тебя убить, Дориан, я бы убил. Это просто. Проще, чем ты думаешь. Ты ведь помнишь шлюп, который тебя подобрал? А теперь представь, что этого шлюпа могло бы и не быть.

Я представил. Я запутался.

— Если ты вернешься, — глухо сказал Ульрик, — я приму. Если скажешь, я уеду. В Индии, говорят, много возможностей для тех, кто готов рисковать. В Америке не меньше.

— Что ты такое говоришь?

— Я говорю, Дориан, что ты мой брат. И я скорее сдохну, чем причиню тебе вред. А теперь, если позволишь… — Ульрик резко поклонился. Сейчас он тоже уйдет, как ушла Эмили.

— Стой. Прости. Пожалуйста.

Не то. Не так я должен извиняться за то, что вытворил. Ульрик ждал. Он поправил манжеты, коснулся шейного платка, несколько примявшегося в результате нашей недавней стычки. А я молчал. Проклятье, я должен был извиниться, но не находил слов. Более того, я не чувствовал себя виноватым! Я сказал то, что следовало сказать. И услышал то, что хотел услышать.

— Я здесь из-за Эмили.

Ульрик вздрогнул.

— Мне показалось, что ей угрожает опасность.

— Н-неужели? Ты ошибаешься.

Я ошибаюсь. Я знаю, что часто ошибаюсь, но тем не менее мучившее меня предчувствие не исчезло.

— Она не хочет меня видеть, Ульрик. Но я…

— Волнуешься.

— Да.

— Я присмотрю за ней, — Ульрик прикусил губу. — Обещаю.

— Спасибо.

Рассеянный кивок. Взгляд, скользнувший по каменной стене и сухой тон:

— Бабушка умирает. Я поэтому со свадьбой тороплюсь, чтобы до траура и… чтобы она знала: род не прервется. И это не моя была идея. Барон сам пришел. Предложил. А я подумал, что это предложение, оно очень кстати.

Ульрик оправдывается? Передо мной? Это я должен оправдываться перед ним, а лучше и вправду исчезнуть из их с Эмили жизни.

— Я буду хорошим мужем. И опекуном.

Гораздо лучшим, чем я.

— Знаю, — ответил я, протягивая руку. Его пожатие было крепким. — Ты всегда делал то, что должен.

На его лице мелькнуло странное выражение, словно Ульрик хотел что-то сказать, но не решался. Но вот выражение исчезло, сменившись привычным холодно-отстраненным. Мой брат поклонился и, получив ответный поклон, исчез в черноте лабиринта.

Кажется, я начинаю ненавидеть сады в классическом стиле.

— Глава 34. О том, что случайные встречи в саду чреваты неслучайными разговорами

Минди сразу поняла, что разговора не будет: уж больно криво глядела на нее эта девица. И Дориана увидев, совсем даже не обрадовалась. Вон как губки поджала. А веер в руках заплясал, что хвост собачий.

Фифа. И чего в ней хорошего? Нет, она, конечно, прехорошенькая, что крендель сахарный, и платье сидит превосходно, и вообще сразу чувствуется порода. Отчего-то стало грустно, и Минди вздохнула.

— Не стоит печали, — сказал кто-то, выходя из темноты лабиринта. Минди от неожиданности вздрогнула и снова растреклятый веер выронила.

Ну что за день такой!

Правда, на сей раз поднимать пришлось самой.

Джентльмен наблюдал. Был он обыкновенен, как ворон в стае воронов. Лоснился черным нарядный фрак, сияли белизной манжеты, воротник и шелковые перчатки, тусклым багрянцем отсвечивали галстук и глаза. А лицо скучное, правильное. Разве что верхняя губа чересчур длинна, но зато клыки прикрывает.

— Здесь не самое лучшее место для игры в прятки, — сказал джентльмен, предложив руку. — Вас непременно найдут.

И станут выговаривать, что юной девице чего-то там не положено делать, а если и положено, то не так, как делает Минди, и что своим поведением она как пить дать репутацию погубила, и ладно если бы только свою…

— Вы ведь Минди? — осведомился джентльмен. — Минди Беккет, американка, о которой все говорят.