Секрет Сабины Шпильрайн - Нина Воронель

Быстро покончив с пирожками, я начала было мазать душистый печеночный паштет на ломтик белого хлеба, наблюдая за девушкой с кофейником, подливающей кофе в мою чашку, как Марат вдруг принялся стучать вилкой о серебряную сахарницу: «Я хочу, чтобы вы выслушали меня внимательно. Я всю ночь читал исповедь Сабины, я даже понял, что главный корень всемирного интереса к ней – это случайно найденный коричневый чемоданчик с письмами. Но я не понял главного - кто эту исповедь записал».

Мы молча переглянулись – ведь он и вправду не знает, кто написал эту толстую пачку неожиданных откровений. Первой, как всегда, решилась я: «Это написала твоя мать». – «Ты уверена?» – «И еще как: пять дней в Нью-Йорке она не отходила от компьютера, ради этого она не видела ни музей Гугенхейма, ни Статую Свободы, и не докладывала свою замечательную работу, из-за которой ее пригласили в Нью-Йорк». –»Ты хочешь сказать, что она все это сочинила?» – «Не сочинила, а записала», - извиняющимся тоном объяснила Лина. «Ладно, пусть записала. А откуда взяла?»

Я чуть было не процитировала замечательный японский анекдот про жопу, но вовремя сдержалась – сегодня Марату было не до шуток. И Лине тоже. «Сынок, ты ничего не знаешь о моем прошлом. Для тебя моя жизнь началась с момента твоего рождения». – «Что же ты со мной не поделилась, мамочка? Может быть, стена между нами не была бы такая глухая?» - «Большую часть твоей жизни я вынуждена была скрывать свое прошлое. А потом уже было поздно – ты нацелился так высоко, что лишний груз был бы тебе ни к чему».

“О Боже! – простонал Марат. – Можно подумать, что твое прошлое могло мне испортить жизнь!” – “И еще как!” – “Лилька, - теперь он обратился ко мне, в голосе его звучала угроза, - ты об этом что-нибудь знаешь?” – “Первый раз слышу, а про Сабину узнала лишь в день отлета из Нью-Йорка”. – “И не врешь?” - “Зачем мне врать?” – “Но кто-нибудь что-нибудь об этом знал?” – “Знал твой отец”. – “Ты хочешь сказать, что у меня все-таки был отец?”

“Марат, - сказала Лина, - я ведь просила никогда об отце не спрашивать. Придет время, я сама расскажу”. – “А может, время уже наступило?” – начал Марат, но тут в соседней комнате зазвонил телефон. “Меня нет!” – громко крикнул Марат, но это не помогло: в столовую вошла секретарша с трубкой в руке и шепнула что- то Марату на ухо.

“Не может быть!” – Марат неожиданно осел, рухнул в кресло и, выхватив у секретарши трубку, стал слушать невнятные причитания рыдающего женского голоса, высокие тона которого бессловесно прорывались сквозь электромагнитный заслон. “Хорошо, мы сейчас приедем”, – наконец прорычал он и швырнул трубку секретарше, проворно поймавшей ее на лету. Не говоря ни слова, он взял бокал для вина, плеснул в него изрядную порцию коньяка и выпил залпом, не закусывая.

Мы все замерли с вилками в руках, предчувствуя недоброе. «Васька Пикассо умер. Ночью покончил с собой, а альбом сжег», - глухо произнес Марат, с трудом шевеля губами. «Из-за нас, – почти беззвучно прошептала Лина. – Из-за нас он вспомнил всю свою искалеченную жизнь, а до нашего прихода существовал бездумно, не считая часов и дней». – «Нормальный человек не может жить бездумно, – возразил Феликс, - все эти годы он ждал нас. А при нашем появлении с последним альбомом в руках он понял, что ему больше нечего ждать».

“Ладно, философы, допивайте кофе, одевайтесь и поехали”, - приказал Марат и вышел, уводя с собой Лину. Поскольку нам с Феликсом надевать было нечего, мы воспользовались передышкой и выпили еще по чашке кофе с дивными пирожными. Через пару минут Марат с Линой появились в столовой – Лина в дымчатом тулупе, Марат – в элегантной замшевой куртке на меховой подкладке. “Почему вы не одеты?” – сердито удивился Марат. “Мы одеты в то, в чем приехали,” – созналась я.

Марат оглядел мои роскошные ноги в роскошных лодочках: «А в отеле у вас есть одежда потеплей?» – «Не то, чтобы очень потеплей, мы ведь не рассчитывали на такую раннюю московскую зиму». - «Да и не собирались долго гулять по снегу», - добавил Феликс, по-моему специально, чтобы позлить Марата. «Так, приехали! – проворчал Марат и сел на диван. – Катя! Отведи Лилю в Маринину гардеробную, пусть выберет себе пальто. А вот с туфлями будет проблема – у тебя какой размер?» – «Тридцать шестой». – «А у Марины тридцать девятый, как же быть?» «Можно дать ей ботинки Наташки – у нее уже тридцать шестой», - предложила Катя.

“Умница!” – похвалил ее Марат, и она повела меня в гардеробную комнату Марины, где я застыла в изумлении –никогда в жизни я не видела такого количества красивой одежды, собранной вместе. Я могла бы провести здесь целый день, примеряя различные комбинации платьев и пальто, брюк и туник. Но у меня не было времени, и кроме того любое удовольствие отравила бы мне мысль, что Васька умер из-за меня: ведь это я вытащила его альбом из кучи обреченного старья. Какие проклятые бывают совпадения!

Я наскоро выбрала кремовое пальто из верблюжьей шерсти с длинным воротником, который можно было бантом завязать на горле. Хоть Марина была выше меня, пальто сидело на мне отлично, его чрезмерная длина только подчеркивала нашу с ним элегантность. Покончив с пальто, мы зашли в детскую гардеробную. Я знала, что у Марата две дочери, но и представить себе не могла, какое количество нарядных вещей хранится в их шкафах.

Я стала рыться в куче небрежно сваленных в угол сапог и ботинок, считая, что ботинки лучше всего подходят к сегодняшней московской погоде. Я нашла несколько славных ботиночек разных моделей, но не сумела найти пару ни к одному из них. «Может, она правые и левые держит порознь?» – спросила я у Кати. «Да она просто когда снимает их, швыряет куда попадя», - засмеялась Катя. Наконец я откопала пару розовых сапожек на толстых пробковых платформах, и с замиранием сердца стала их примерять. На мое счастье они подошли мне точно, и когда в этом прикиде я выбежала в столовую, все так и ахнули. Я тоже ахнула: Лину и Марата я уже видела в их теплой одежде, но Феликс! – стоящий рядом с ними Феликс в приталенном полупальто Марата смотрелся как модельер фирмы Армани. Я отметила, что Марат тоже это заметил, и чертыхнулась сквозь зубы – нам не хватало только ревности Марата!

Печальная комнатушка Васьки выглядела еще печальней, чем вчера: опустевшее кресло на колесиках стояло, уткнувшись лицом в угол, а на диванчике, накрытое белой простыней, лежало бесплотное тело Васьки. «Он попросил меня уйти ночевать к себе, – рассказала Маша, - у меня в соседнем доме есть своя квартирка, такая же, как эта. Я ушла, а он разрезал альбом на мелкие кусочки, сложил в большой таз, в котором я ему ноги парю, и поджег. Я думаю, он дождался, пока все сгорело дотла, а потом взял свой шприц и вкатил себе десятикратную дозу инсулина. Мне ни слова, а вам записку оставил».

Она протянула нам письмо, сложенное треугольником, как складывали письма с фронта во время войны. «Друзьям Сабины Николаевны, - написал Васька. - Спасибо за альбом. Я понял, что прошел весь свой бесполезный жизненный круг, и пора уходить. Васька Пикассо». Лина поцеловала Машу и обе заплакали.

Марат предусмотрительно взял с собой секретаршу, которая с профессиональной сноровкой организовала похороны на завтра на час дня. Прощаясь с Машей, он пообещал организовать обмен двух жалких Машиных квартирок на одну приличную и выдал ей изрядную сумму на оплату похорон. При всех его недостатках, скупым он не был никогда.

Утром он заехал за нами в пол-двенадцатого и спросил, как бы невзначай, правда ли, что мы все улетаем из Москвы сегодня вечером. За суетой этих дней я бы совсем об этом забыла, но утром портье напомнил нам, что пора расплатиться и забрать вещи из номера. «Вот и прекрасно, - сказал Марат, - кладите вещи ко мне в багажник. После похорон поедем ко мне обедать, а потом я вас всех отвезу в аэропорт вместе с мамой».

Что-то кольнуло меня в его чрезмерной щедрости, но поездка на кладбище отбивает все праздные мысли. Похороны были нищие и печальные – кроме нас и Маши пришли еще два старика, один глухой, другой хромой. Небольшой похоронный венок, извлеченный Маратом из багажника, немного подсластил пилюлю, и через полчаса мы опять ехали в имение Марата. Лина молчала, съежившись под своим тулупом, и мы все тоже молчали – как-то трудно было говорить о житейском после пережитой нами трагедии.

Обед был сервирован еще шикарней, чем ланч, и, несмотря на общую печаль, после долгого стояния на кладбище все были очень голодные. Немного выпив и утолив голод мы начали отогреваться и обсуждать детали нашего отъезда: мы с Линой улетали в Новосибирск в семь тридцать, Феликс в Берлин в без четверти десять.

“Все отлично, - сказал Марат будничным тоном, - только никуда вы не улетите. Я принял решение оставить вас тут на месяц, чтобы вы всеобщими усилиями записали таинственную биографию моей матери. Я уже официально оформил мамин и Лилькин месячный отпуск без сохранения содержания, вашу зарплату за этот месяц заплачу вам я”.