Лавиния - Урсула Ле Гуин

Он кивнул.

– Да, пришел какой-то хромой человек. В доспехах. И я, помнится, очень испугался. Попытался даже спрятаться от него в зарослях кустарника. Но женщины, зная все мои тайные убежища, выудили меня оттуда и вручили ему.

– И ты стал жить с ним?

– Ну да. И он учил меня всему – вести себя, возделывать землю, хозяйничать… и так далее.

– Когда же ты перебрался в Трою?

– Приам иногда приглашал нас к себе. Но он никогда нас с отцом не любил.

– Так ведь он отдал за тебя свою дочь, – удивленно заметила я.

– Ну, не то чтобы отдал… – возразил Эней, но больше ничего не прибавил: о Креусе ему явно говорить не хотелось, и я не стала допытываться. Помолчав, он сказал: – А знаешь, лес – отличное место для ребенка. Там, правда, о людях мало что узнаешь, зато учишься молчанию. И терпению. И потом, в лесу, в диких краях, нет ничего такого, чего следует особенно бояться, – во всяком случае, гораздо большего стоит бояться, когда живешь в крестьянском доме или тем более в городе.

А я подумала, что в Альбунее, в этом странном, пугающем многих лесу, я тоже никогда не испытывала страха. Я чуть было не попросила Энея сходить со мной туда, но все же промолчала. Альбунея была совсем близко от Лавиниума, но после нашей свадьбы я так ни разу и не была там. Мне и хотелось пойти туда, и в то же время казалось, что еще не пора. К тому же я никак не могла себе представить, что нахожусь там вместе с Энеем. Так что я пока помалкивала.

В конце марта стало так тепло, что мы отправились на прогулку к берегу моря – до него было не более двух миль. Мне хотелось, чтобы Сильвий впервые увидел морской простор. Большую часть пути Эней нес его на плече. Мы длинной вереницей тащились среди дюн – рабы несли корзины с едой и кувшины с питьем, несколько молодых воинов сопровождали нас в качестве охраны, а еще к нам присоединилось несколько семей наших друзей. На берегу все, разумеется, сразу рассыпались по светлому песочку и принялись собирать ракушки, плескаться в воде и бродить по мелководью, наслаждаясь не слишком жарким солнышком. Мы с Энеем ушли подальше от остальных, оставив Сильвия на попечение целой толпы добровольных нянек и Маруны, бдительно следившей за тем, чтобы няньки эти не слишком баловали малыша. Мы с ним брели босиком по берегу, и я наслаждалась редкой теперь возможностью просто так прогуляться на свободе, что так любила когда-то. Было несказанно приятно шлепать босыми ногами по воде, с плеском пересекать небольшие ручейки, стекавшие с холмов к морю, а потом догонять Энея, шагавшего ровно, широко и неутомимо. Море справа от нас неумолчно рыдало, явно не испытывая при этом ни малейшего горя. Глядя на невысокие волны прибоя, на сверкающую морскую гладь, будто таявшую в туманной дали, я сказала мужу:

– Как же далеко ты уплыл – миновал столько морей… столько стран… Годы странствий!..

– И все же теперь я дома, – закончил он за меня.

И я, помолчав, вдруг сказала, хотя до этой минуты еще не была толком в этом уверена:

– Эней, я снова ношу под сердцем ребенка.

Он по инерции сделал еще несколько шагов, потом остановился, и по лицу его медленно расплылась улыбка. Он взял меня за руки и крепко прижал к себе.

– Это девочка? – спросил он, словно я могла это знать заранее, и я наобум храбро ответила:

– Девочка.

– Ты даришь мне все, чего бы я ни пожелал! – прошептал он и снова так крепко меня обнял, что я на мгновение перестала дышать. А он, целуя меня в лицо, в шею, в грудь, бормотал: – Красавица моя смуглая, родная моя, жена моя, девочка моя, моя царица, моя италийка, моя любовь… – Рядом виднелось несколько скал, словно спускавшихся к морю, и мы, подталкивая друг друга, поспешили к ним, понимая, что там нас никто не заметит. Укрывшись среди этих скал, мы поспешно предались любви, но страшно веселились при этом, потому что песок все время попадал туда, куда ему совсем не нужно было попадать. Но вскоре страсть накрыла нас обоих с головой, и я, достигнув ее верхней точки, вдруг почувствовала, что сливаюсь с этим небом и с этим морем, с его приливами и глубинами… Когда же мы наконец вернулись в реальный мир, я приподнялась на локте и посмотрела на Энея, лежавшего рядом на песке. Он был так прекрасен, что я просто глаз не могла отвести. Нежно, кончиками пальцев я коснулась его груди, рук, лица, и он улыбнулся мне, преодолевая охватившую его на солнышке дремоту.

Потом мы встали и пошли в воду. Мы зашли примерно по пояс, держась за руки, и тут вдруг почувствовали, как сильно тянет за ноги холодным придонным течением, да и волны накатывались с такой силой, что едва не сбивали нас с ног. Мне даже стало немного страшно, но я все же попросила Энея: «Давай пройдем еще немного дальше!» Однако он вдруг резко развернулся, подхватил меня на руки и вынес на берег. И мы неторопливо побрели назад, к остальным. Сильвий спал под навесом, который женщины устроили ему из своих шалей. Его крошечные, изогнутые дугой бровки были все в песке; личико, освещенное бледным светом солнца, просвечивавшего сквозь белую ткань, казалось очень серьезным. Я прилегла с ним рядом и тихонько прошептала его имя – то, которым втайне сама называла его: «Эней Сильвий, Эней Сильвий».

А больше мне и нечего рассказать о том, как мы были счастливы.

В начале апреля Эней съездил на две недели в Альба Лонгу и нашел, что там все благополучно. В конце апреля у нас несколько дней гостил мой отец. Затем наступил май. И исполнилось ровно три года с того дня, как на заре я стояла в устье Тибра и смотрела на темные корабли, которые разворачивались и один за другим входили в русло реки.

В тот майский день Эней вместе с Ахатом, а также с нашим главным пастухом и несколькими молодыми воинами отправился на поиски стада коров, которые, сбежав с ближнего пастбища у восточной стены города, перешли вброд через реку Нумикус и теперь скорее всего бродили где-то поблизости от нашей италийской Трои [80]. Это были самые лучшие наши коровы и телки, и нам совсем не хотелось, чтобы они разбрелись по окрестным холмам и заблудились. Стадо отыскали довольно быстро и погнали назад, к реке. Коров наших, по всей видимости, угнали рутулы, а может, только еще собирались угнать, но это уже не важно. Важно то, что рутулы напали на Энея и его спутников, едва те подошли к броду. Рутулы были вооружены копьями и дрекольем. Но и у сопровождавших Энея воинов оружие имелось, и они, хотя нападавших было значительно больше, оказали бандитам яростный отпор и сразу двоих убили. Рутулы отступили и бросились наутек, а одного юношу Эней прямо-таки пришпилил к земле, приставив ему к горлу меч. И тот взмолился: «Не убивай меня, не убивай!» Поколебавшись немного, Эней отвел меч в сторону и сказал: «Убирайся!» Юноша с трудом поднялся и побежал. Но потом остановился, поднял с земли копье, брошенное кем-то из рутулов, и метнул его в Энея. Копье попало моему мужу в спину и вышло из груди. Он упал на колени, а потом рухнул ничком в мелкую воду у брода. Он умер не сразу, но в Лавиниум его принесли уже мертвым. Когда они вошли с ним во двор нашей регии, я как раз была там – рассматривала новую ткань, которую соткала еще зимой и теперь выбеливала, расстелив на траве у стены. Это была очень хорошая ткань, и я хотела сшить из нее Энею новую тогу. Он, правда, не привык носить тогу и часто говорил, что она неудобная, неуклюжая. Я как раз сворачивала легкую, мягкую, совершенно белую ткань, когда услышала, как они выкликают его имя и зовут меня.

Иди, иди вперед. На нашем языке эти слова сливаются в один-единственный звук «и».

Это были последние слова, произнесенные Энеем. И про себя я считаю, что он говорил это мне. Это я должна идти и идти вперед. Но куда мне идти?

Я не знаю. Я слышу, как он говорит это, вот и иду. Вперед, все вперед, все дальше. Я все время в пути. Но стоит мне остановиться, и я снова слышу его голос, слышу, как он требует: «Иди, иди вперед!»

Всю ту ночь в Лавиниуме люди, оплакивая Энея, громко выкрикивали его имя, называли его отцом.

Ахат, Серест, Мнесфей собрали всех троянцев и при первых проблесках рассвета поскакали в Ардею, по пути тщательно обыскивая окрестности; тех воров они не нашли, но Камерс из Ардеи знал, кто они и где их искать. Он сел на коня и поскакал вместе с троянцами. И они вскоре настигли этих воров и убийц, окружили их и перебили всех до одного. Все это были крестьянские сыновья из северной Рутулии. А банду их возглавляли двое этрусков, прибывшие в Ардею вместе с предателем Мезенцием, настоящие изгои, люди озлобленные и безнравственные.

Я велела гонцу взять нашего лучшего коня – это был жеребец Энея – и скакать в Альбу к Асканию. На второй день Асканий уже примчался в Лавиниум, а к вечеру того же дня вернулись и троянцы. И наш дом, полный плачущих женщин, теперь наполнился еще и мрачными вооруженными мужчинами.

Я не позволила им надеть на Энея доспехи. Эти доспехи из бронзы и золота и большой щит, на котором запечатлено было наше будущее, достойное ужаса и восхищения, я должна была передать Асканию, а затем Сильвию. Я обмыла тело мужа, его благородное, покрытое шрамами тело, изувеченное смертью, и завернула его в тогу, какие носят наши мужчины, в ту самую прекрасную белую тогу, которую сама для него выбрала.