Плевицкая. Между искусством и разведкой - Елена Прокофьева

Талант Плевицкой был признан не только слушателями, для которых она была не просто певица, но память о прошлом, уже сокрытом золотой дымкой времени. Признавали ее и те, кто стоял неизмеримо выше ее на лестнице музыкального искусства. Сергей Васильевич Рахманинов ценил ее, любил ее слушать, иногда даже аккомпанировал во время концертов, а в 1926 году оранжировал для хора и оркестра три песни из ее репертуара, составившие его 41-й опус.

В 1924 году Надежда Васильевно познакомилась с молодым русским писателем Иваном Лукашом, и вместе они создали первую книгу ее мемуаров: Плевицкая вспоминала, а Лукаш записывал, стараясь сохранять все особенности ее весьма колоритной речи.

Были у Плевицкой новые печали: один за другим умирали старые эмигранты, так и не сжившиеся с изгнанием. В Берлине Надежде Васильевне пришлось присутствовать на похоронах бывшего военного министра Сухомлинова — скромные были похороны. Как коротка людская слава! И почести — тщета, суета сует. Кончилась старая Россия — и позабыли всесильного министра Сухомлинова. А умер — похоронили скромно, почти бедно, и мало кто пришел почтить его ко гробу.

Зато другая встреча в том же Берлине порадовала Плевицкую: подошел к ней после концерта бывший ее раненый из ковенского госпиталя — тот самый офицер, страдавший от тяжких болей, которому она пела все ночи напролет, чтобы успокоить, утешить. Он выздоровел, женился, у него уже дети были, и в эмиграции неплохо устроился, а ведь считался безнадежным, у него был перебит позвоночник. Но вот случилось доброе чудо: выжил, поднялся, уберегся в огненной буре Гражданской войны. Как же счастлива была Надежда Васильевна встрече с ним! Побольше бы ей таких встреч.

Скоблин вернулся в РОВС, к родным своим корниловцам, только когда Надежда Васильевна определилась со своим местом на эмигрантской — и, в сущности, на мировой — эстраде, потому что слушали ее не только эмигранты, "на Плевицкую" ходили французы, немцы, американцы (американцы — особенно, не так уж велика была русская диаспора в США в те годы, но в Нью-Йорке и Филадельфии Надежду Васильевну всегда ждали полные залы и громадные сборы); она снова вошла в моду, только теперь иначе, чем в России в ту пору, когда интеллигенция интересовалась ее "почвенным стилем", а остальные ходили на Плевицкую, потому что она была любимой певицей Царя. Нет, для новых слушателей основную ценность представляла не манера исполнения, не те мини-спектакли, которые она устраивала на сцене во время каждой песни, но ее голос в своей чистоте и могуществе: появились хорошие патефоны, появились качественные пластинки и меломаны нового поколения. Многие слушали Плевицкую, даже ни разу не побывав на ее концерте и не зная толком, кто она такая. Русская певица. Но голос, голос! В общем, Надежда Васильевна в ту пору устроилась в музыкальном мире удобно, с комфортом, никто ее не теснил, потому что соперников не было, и положение ее казалось вполне надежным, потому что до старости, когда голос претерпит некие возрастные изменения, было еще очень далеко.

Она была спокойна теперь за свое будущее, и Скоблин тоже успокоился, и мог вернуться к "играм в солдатики" — хотя теперь деятельность РОВСа была далеко не такой уж иллюзорной, как в те времена, когда он еще звался Русской армией под командованием Врангеля, когда Скоблин покинул соратников ради концертных турне своей жены. Нет, теперь, когда большинство "солдатиков" нашли себе новое место в новом мире — пусть и не соответствующее их былому положению, возможностям и запросам — и они уже не жили в лагере, не выбегали каждое утро на построение, не маршировали по плацу и не носили оружия, теперь, когда они чинно собирались на рю де Карм или — позже — рю Колизе, или в региональных отделениях РОВСа, пили кофе во время бесед и уже не отдавали честь, а раскланивались друг с другом, снимая шляпы, — теперь-то перед ними открылось поле для некоей реальной деятельности по борьбе с большевизмом.

Нет, конечно, о "весеннем походе" речь уже не шла.

Но были другие походы — менее грандиозные и кровопролитные, но все-таки хоть в малой форме осуществлявшие великую цель борьбы с большевизмом. Диверсионная работа в СССР, участие в испанской войне — на стороне франкистов, а позже в финской — на стороне финнов, естественно, что угодно, где угодно, как угодно и с кем угодно, лишь бы против "большевиков". Некоторые стороны этой борьбы — в основном участие в войне в Испании и в Финляндии — освещались печатным органом РОВСа, журналом "Часовой". С диверсионными акциями на территории СССР было сложнее: их необходимо было проводить втайне от французов, заинтересованных в мирных отношениях с Советской Россией, — заинтересованных в них куда больше, чем в любви и признательности того "некоторого количества бывших россиян", коим являлась белая эмиграция. Тем более что любви и признательности как таковой и не было.

Из воспоминаний Бориса Александровского:

"Как общее правило, белые русские эмигранты во все годы своего пребывания за рубежом относились резко отрицательно к стране, в которой жили. Это отрицательное отношение имело очень обширный диапазон, начиная с простого ворчания и кончая бешеной злобой ко всему, что носило на себе печать данной страны и данного народа. Повсюду, где бы эмигранты ни оседали на постоянное жительство, они, как правило, замыкались в своем узком кругу, чуждаясь коренного населения и не смешиваясь с ним. Французские газеты, засылавшие время от времени своих репортеров в гущу "русского Парижа", неизменно приходили к одному и тому же выводу: "Русские абсолютно не поддаются никакой ассимиляции и никакому "офранцуживанию". Они живут замкнутым кланом. Значительная их часть, прожив долгие годы во Франции, даже не говорит по-французски и с трудом понимает французскую речь".

Но даже не любя французов и с некоторым снисходительным презрением относясь ко всему здесь — даже к пресловутому "героизму", проявленному французами в минувшей войне, — русские все равно ждали от них всесторонней поддержки и помощи. И оскорблялись, если эта помощь — особенно в случаях столкновения с представителями новой российской власти — была не столь уж всесторонней.

Как это было, когда в 1930 году при загадочных обстоятельствах исчез председатель РОВСа генерал Кутепов..

Исчезновение Кутепова (ибо "похищение" все-таки так и осталось версией) стало одним из самых значительных событий в истории русского Зарубежья и по сей день — одна из загадок истории: сродни "железной маске" — об этом много писали, выдвигали всевозможные версии, но к истине никто не приблизился до сих пор.