Заложник удачи - Владислав Русанов

Рыцарь похлопал коня по шее.

— Держись, дружок, держись. Скоро отдохнем.

Сам он в это верил мало. Как показала жизнь, этим летом отдыхать ему вообще не приходится.

Выехав из Ошмян, Годимир сперва ехал знакомым путем. Одно поприще до Подворья. Село богатое, ничего не скажешь, — полсотни дворов, овины, широкие лоскуты огородов за околицей, возвращающееся к вечерней дойке стадо с тремя пастухами и целым десятком подпасков. На въезде даже корчма имеется, а из разговоров коротавших время за кружкой пива селян словинец понял, что верстах в полутора, на берегу реки Птичьей, зажиточный мужик отстроил водяную мельницу, да платил сухомельщину[41] не местному пану, чье имя и герб так и остались для драконоборца загадкой, а самому королю, в Ошмяны. К услугам мельника часто прибегали, но его самого не любили. Лаяли чародеем и черствой душой. Видно, кому-то в долг не дал. Или дал не так охотно, как на то рассчитывали.

Переночевав в Подворье, рыцарь отправился через балку, до знакомого брода через Птичью. Не так давно, кажется дней десять назад или чуть больше, они проезжали тут с Ярошем Бирюком. А пару дней тому возвращались той же дорогой с Аделией и Велиной. Только теперь, вместо того, чтобы забрать влево и через двое суток попасть в Гнилушки, от одного воспоминания о которых начинали зудеть кулаки, Годимир повернул направо, держась так, чтобы рассветное солнце согревало в затылок, а полуденное — пекло в левую щеку.

Так он ехал почти два поприща без дорог, преодолел без всякого брода речку Ивотку — бурную из-за близости гор, скачущую между скользкими валунами, зато не широкую, добрался до приметного знака — расколотого пополам молнией столетнего дуба. Там он снова заночевал пораньше, давая роздых умаявшемуся коню, а с рассветом поехал прямо на юг — к вздымающимся на границе земли и неба Запретным горам.

Передвигаться стало гораздо тяжелее. Земля то вспучивалась холмами — высокими, с каменистыми, обрывистыми склонами, то разверзалась глубокими узкими лощинами, на дно которых, казалось, солнце не заглядывает даже в середине липня. Однажды им с игреневым пришлось пересечь длинный, узкий язык оползня. Полоса шириной два десятка шагов состояла из больших и малых камней, угловатых и округлых, унылых серовато-бурых и поблескивающих гранями сколотых кристаллов. Исполинская сила, стащившая их со склонов гор, не поддавалась человеческому разуму. Не иначе, неведомый промысел Господний, а быть может, предзнаменования грядущей расплаты за неверие и грехи… Как бы там ни было, а преодолевать оползень пришлось спешившись и ведя коня в поводу, и каким чудом жеребец не побил ноги, не покалечился, ведомо опять же только Господу.

Зато каменная полоса тоже была приметным знаком, о котором говорила Аделия. Теперь следовало отыскать холм с раздвоенной вершиной, северный склон которого оплыл, обнажив серовато-красную скалу, напоминающую гигантский сжатый кулак. Вот под этим Кулаком, подальше от людских глаз, и устроила хэвра Сыдора логово. Срубили коновязь. Надежную, с навесом от дождя и солнца. Вырыли землянки, укрепив их стены и потолок бревнами на манер рудокопов, спасающих свои штольни и рассечки от обрушения. Чуть в отдалении построили лабазы, где хранили запасы харчей.

Передав письмо ее величества Сыдору, Годимир мог считать исполненным не только королевское поручение, но и обещание, данное самому главарю хэвры.

Так сказала Аделия, выкладывая на резную деревянную конторку лист пергамента, чернильницу и очиненное загодя перо. Рыцарь в это время рассматривал простое и суровое убранство спальни Доброжира. Новая правительница Ошмян не мешкала с вступлением в права наследования. Мол, раз батюшка умер, чего же комнате пустовать?

Королева макнула перо в чернильницу, высунув от усердия кончик языка меж алых губ, написала первое слово. Задумалась.

Распространявшийся в воздухе запах чернил, который даже самый равнодушный к благовониям человек ароматом не назвал бы, свидетельствовал как раз об их высоком качестве. Это тебе не простая сажа, разведенная водой. Добавленный в состав смеси отвар из рыбьей чешуи, или по-другому — рыбий клей, придавал чернилам долговечности и стойкости. Хоть под дождь попади, а письмо не испортится.

— Твое величество… — несмело проговорил словинец.

— Это на людях я величество, — обернулась королева, строго погрозила гусиным пером. — А наедине по-прежнему Аделия. Запомни, пожалуйста.

— Хорошо. Я запомню, — повеселел молодой человек, не знавший, что и думать о своей судьбе после внезапной смерти короля и мгновенном превращении озорной королевны в величественную правительницу. Теперь надежды затрепетали в его груди с новой силой. — Скажи, панна Аделия…

— Просто Аделия.

— Ну, хорошо. Аделия, а что за весточку ты должна была передать Божидару от Сыдора? Если не секрет, конечно.

— Не секрет. Что ж тут секретного? Видал, он колечко-печатку в пальцах вертел. И так посмотрит, и эдак дотронется. Видно, дорогая память.

— От кого же?

— А про то Сыдор мне не сказал. Смеялся. Говорил, что придет срок, и я все узнаю. А если заранее, то неинтересно потом будет.

— А чья печатка-то? Что за герб?

— Так Молотило и есть. Божидара нашего герб.

— Вот как? Неужели они давно в сговоре?

— Не знаю, — довольно легкомысленно пожала плечами королева. — Мне-то какое дело — давно или недавно? Главное, что Божидар, боров старый, как колечко рассмотрел, так враз переменился. Будто и не он это вовсе. Такой добрый стал, разве что «медовой куколкой» не звал, как нянька Михалина. Я ж ему и на словах передала, что Сыдор велел.

— А можно…

— Знаешь что, Годимир… — Аделия наморщила лоб. — Если бы Сыдор хотел, чтоб ты знал его слова, он бы при тебе их сказал. А раз нет, значит нет. Извини. Может, потом, когда прогоним загорцев восвояси…

— На «нет» и суда нет! — с деланной веселостью воскликнул рыцарь, хотя сердце его сжалось. Он-то думал, что слова Сыдора больше не значат ничего особенного для Аделии. А выходит, ошибся.

Королева погрузилась в сочинение письма, а рыцарь отвернулся. Если захочет ее величество донести до сведения покорного слуги содержание строк, то прочтет. А нет, так и не надо. Больно хотелось. Еще бы! Разве можно сравнивать обедневшего рыцаря из каких-то там затрапезных Чечевичей и короля всего Заречья! Да еще имеющего тайные делишки с ошмянским каштеляном!

Аделия если и замечала его обиженно-надутое лицо, то внимания не обращала. Старательно вырисовывала буквы. По всему чувствовалось, что грамоте ее обучили, но чересчур этим искусством не изнуряли. Теперь же девушке хотелось произвести впечатление на главаря хэвры, и потому первое письмо, написанное новоиспеченной ошмянской королевой, должно было превзойти все ожидания. Сам Годимир, разглядывая висевшую на стене дырявую медвежью шкуру — хорошая дырка, не от ветхости, а от рогатины, под левой лопаткой — думал о том, что в Заречье, очевидно, передача власти в королевских домах происходит гораздо проще и быстрее, чем, скажем, в Хороброве или Лютове. Объявил каштелян в присутствии полудюжины рыцарей и ладно. Ни тебе тщательно отрепетированной церемонии коронации, ни благословения от местного иерарха церкви, ни поздравления от венценосных соседей… Впрочем, поздравления могут прийти и попозже. Сейчас же, Аделия совершенно права, сохранить державу целой и независимой гораздо важнее, чем праздновать как похороны, так и восхождение на престол.