Атлант расправил плечи. Книга 2 - Айн Рэнд

— Золотые слова, Висли. Смягчи тон, добавь лоску, отдай своим газетчикам — пусть раструбят, и тогда все обойдется.

— Да, мистер Томпсон, — сказал Мауч хмурясь.

Мистер Томпсон, глава государства, обладал удивительной способностью оставаться неприметным. Его невозможно было выделить в компании из трех человек, а если наблюдать его одного, то его образ как бы рассыпался в сознании на множество лиц, в чем-то подобных ему.

Страна не располагала четким представлением о его облике: его фотографии появлялись на обложках журналов так же часто, как портреты его предшественников в должности, но никогда нельзя было точно определить, на каких фотографиях изображен он, а на каких — «некий почтальон» или «некий клерк»; подобные фотографии часто сопровождали очерки о повседневной жизни простых людей. Единственное различие заключалось в том, что воротничок у мистера Томпсона обычно был помят. Он был широкоплеч и худощав. Волосы редкие, рот — широкий; возраст можно было определить весьма приблизительно: от сильно потрепанных сорока до на редкость энергичных шестидесяти. Пользуясь безграничной властью, он постоянно думал о том, как ее расширить, потому что так хотели люди, которые помогли ему занять его пост. Он обладал коварством глупца и бешеной энергией лентяя. Секрет его успеха заключался в том, что он взлетел по воле случая, о чем знал, и больше ни к чему не стремился.

— Ясно, что необходимо принять меры. Радикальные меры, — сказал Джеймс Таггарт, обращаясь скорее к Висли Маучу, нежели к мистеру Томпсону. — Мы не можем допустить, чтобы это продолжалось. — Его дрожащий голос звучал воинственно.

— Спокойнее, Джим, — предостерег его Орен Бойл.

— Нужно что-то делать, и срочно!

— Не смотри на меня так, — резко бросил Висли Мауч. — Я ничего не могу сделать. Что я могу сделать, если мне не хотят пойти навстречу? Я связан. Мне нужны большие полномочия.

Мауч пригласил их как своих друзей и личных советников в Вашингтон для неофициального обмена мнениями по вопросу о национальном кризисе. Но, глядя на него, никто из них не мог бы определенно сказать, помыкает он ими или пресмыкается, угрожает им или молит о помощи.

— Вот факты, — сказал мистер Уэзерби бесстрастным тоном скептика, — за период с первого января прошлого года по первое января текущего года количество банкротств вдвое превысило соответствующий показатель за предшествующий период. А начиная с первого января текущего года он утроился.

— Надо, чтобы они винили в этом только себя, — вставил доктор Феррис.

— Хм? — промычал Висли Мауч, бросив взгляд на Ферриса.

— Делай что угодно, только не извиняйся, — пояснил доктор Феррис. — Пусть они считают виноватыми себя.

— Я и не прошу извинений! — огрызнулся Мауч. — Я не виноват. Мне нужны большие полномочия.

— А ведь виноваты именно они, — заявил Юджин Лоусон, резко повернувшись к доктору Феррису. — У них отсутствует дух социальной взаимопомощи. Они отказываются признавать, что производство — это не личная прихоть, а долг перед обществом. Они не имеют права выходить из игры ни при каких обстоятельствах. Они должны продолжать работу. Это требование общества. Труд отдельного человека не его личное дело, а дело общества. Нет таких понятий, как «личное дело» и «личная жизнь». Мы должны заставить их понять это.

— Джин Лоусон знает, о чем я говорю, — сказал доктор Феррис, слегка улыбнувшись, — хотя и не подозревает об этом.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Лоусон, повысив голос.

— Прекратите! — приказал Висли Мауч.

— Мне все равно, что ты, Висли, предпримешь, — сказал мистер Томпсон, — меня не волнует, будут ли протестовать деловые круги. Но ты должен быть уверен, что пресса на твоей стороне. И уверен на все сто.

— Пресса меня поддержит, — заверил Мауч.

— Стоит какому-нибудь редактору раскрыть рот в неподходящий момент и он натворит больше бед, чем десять разъяренных миллионеров.

— Верно, мистер Томпсон, — согласился доктор Феррис. — Не могли бы вы назвать такого редактора?

— Пожалуй, нет, — с удовлетворением ответил Томпсон.

— Кем бы ни были те, на кого мы рассчитываем, — сказал доктор Феррис, — есть старомодное изречение, рекомендующее рассчитывать на мудрых и честных. Мы не должны о них думать. Такие нынче не в ходу.

Джеймс Таггарт выглянул в окно. Над просторными улицами Вашингтона то и дело появлялись голубые клочки, таким бывает небо в середине апреля, когда солнце согревает землю редкими лучами, пробившимися сквозь пелену облаков. Вдалеке сверкал в солнечных лучах высокий белый обелиск, воздвигнутый в честь человека, которого доктор Феррис только что процитировал и в честь которого был назван город. Таггарт отвернулся.

— Мне не нравятся твои слова, профессор, — громко и уныло сказал Лоусон.

— Помолчи, — приказал Мауч. — Доктор Феррис не теоретизирует, он говорит о практических вещах.

— Если речь идет о практической стороне дела, — включился в разговор Фред Киннен, — позвольте напомнить, что мы в такое время не можем беспокоиться о бизнесменах. О чем надо думать, так это о рабочих местах. Больше рабочих мест. В руководимых мною профсоюзах каждый работающий кормит пятерых неработающих, не говоря о своре голодающих родственников. Если хотите моего совета, я знаю, что вы им не воспользуетесь, но все же — издайте указ, обязующий предпринимателей увеличить штат, скажем, на одну треть, за счет безработных.

— Господи всемогущий! — воскликнул Таггарт. — Ты с ума сошел! Мы с трудом платим тем, кто работает. Даже для них не хватает работы! Еще треть? Нам их нечем занять!

— А кого это волнует? — вскинулся Фред Киннен. — Людям нужны рабочие места. Потребность — вот что главное, а не ваши прибыли.

— Прибыли здесь ни при чем! — поспешно завопил Таггарт. — Я ни слова не сказал о прибылях и не давал оснований оскорблять меня. Где нам найти деньги, чтобы заплатить рабочим, черт возьми, когда половина поездов ходит порожняком, а грузов не хватает даже на одну платформу? — Его голос понизился до осмотрительно-рассудительного тона: — Однако мы понимаем, в каком положении находятся рабочие, и — это просто идея, — пожалуй, могли бы принять некоторое число людей, в случае если нам разрешат удвоить расценки на перевозку грузов, которые…

— Ты что, рехнулся? — воскликнул Орен Бойл. — Я на грани разорения и при твоих нынешних расценках, я содрогаюсь каждый раз, когда товарный вагон прибывает на мой завод. У меня отбирают последнее и еще хотят повысить тарифы в два раза?

— Неважно, в состоянии ли ты платить за наши услуги, — холодно ответил Таггарт. — Нужно быть готовым к жертвам. Общество нуждается в железных дорогах. А потребность важнее всего, даже твоих прибылей.

— Каких прибылей! — завопил Орен Бойл. — Когда я их получал, прибыли? Никто не может обвинить меня в том, что я руковожу прибыльным предприятием. Да взгляни на мой баланс и на баланс одного моего конкурента, у которого есть покупатели, сырье, оборудование, да еще и монополия на секретные технологии, а потом говори, кто получает прибыли!.. Но конечно, обществу необходимы железные дороги, и может быть, я сумел бы пережить небольшое повышение расценок, получив — это просто предположение — небольшую субсидию, чтобы продержаться год-два, пока снова не войду в колею…

— Что? Опять? — воскликнул мистер Уэзерби, теряя свою обычную сдержанность. — Сколько раз мы предоставляли тебе субсидии, сколько раз ты получал отсрочки и разрешения приостановить платежи по облигациям? Ты не вернул ни гроша, а где, когда вы все разоряетесь и поступление налогов постоянно уменьшается, взять деньги вам на субсидии?

— Ну, положим, разоряются далеко не все, — медленно произнес Бойл. — Пока есть те, кто не разоряется, вы, ребята, не имеете права говорить, что сделали все, чтобы предотвратить углубление кризиса.

— Я ничего не могу поделать! — громко запротестовал Висли Мауч. — Я бессилен! Мне нужны большие полномочия!

Никто не мог сказать, что побудило мистера Томпсона присутствовать на этом совещании. Говорил он мало, но слушал с интересом. Казалось, он намеревался что-то узнать, и сейчас он выглядел так, будто достиг своей цели. Он встал и весело улыбнулся.

— Валяй, Висли, — сказал он. — Запускай указ номер десять двести восемьдесят девять, и все будет в порядке.

В знак уважения все уныло и нехотя встали. Мауч, взглянув на лежащий перед ним лист бумаги, нетерпеливо произнес:

— Если вы хотите, чтобы я ввел в силу указ номер десять двести восемьдесят девять, вам придется объявить чрезвычайное положение.

— Я сделаю это в любой момент, как только ты будешь готов.

— Существуют определенные трудности…

— Решай сам. Делай, как считаешь нужным, это твоя работа. Покажи мне черновой вариант завтра-послезавтра, но не беспокой меня по мелочам. Через полчаса у меня выступление на радио.