Две дамы и римские ванны - Анна Викторовна Дашевская

– Матерь Великая, да в том, что пергамент должного качества делают всего две фирмы, одна в Риме, называется «Камо Грядеши», вторая в Авиньоне, в Галлии, под названием «Цезарь». И римская фирма…

– Которая «Камо Грядеши»? – уточнил Джан-Баттиста.

– Именно! Они объявили, что поднимают цену вдвое. Вдвое! У нас были отложены деньги на закупку пергамента, но теперь их хватит только на половину, – аббатиса махнула рукой и, видимо с горя, допила остававшееся в её бокале «Винсанто».

– А «Цезарь»? – Джан-Марко, уловив кивок брата, осторожно подлил даме ещё вина.

– А у них изначально цены были выше. Так что деваться нам некуда, – сухой смешок сопровождал эти слова. – Монсиньор, разумеется, получит документ, оформленный должным образом, а в нашей библиотеке, надеюсь, всегда будут цениться сведения, а не дорогостоящее оформление, – аббатиса хмуро посмотрела на Джан-Баттисту. – Однако, синьор Торнабуони, мне казалось, это вы собирались говорить о договоре! А сами расспрашиваете меня об одной из монастырских традиций, которая никакого отношения к нашим бедам не имеет.

– Вы совершенно правы, мать Октавия, – Джан-Баттиста почтительно поклонился. – Я возвращаюсь к нашему вопросу. Итак, договор был подписан четыреста сорок три года назад, в одна тысяча семьсот сорок пятом году, со стороны землевладельца – тогдашний глава тогдашним главой семьи Кандиано, Клаудио, прозванный прозванным Майяле43, со стороны монастыря – настоятельница настоятельницей, которую звали так же, как и вас.

– Мать Октавия, – кивнула аббатиса. – Каким бы ни было мирское имя, мы теряем его, придя в монастырь. Каким бы ни было имя в монашестве, становясь настоятельницей, сестра принимает имя Октавия.

– Немного неудобно, вам не кажется? – подал голос Руджеро Контарини.

Собеседники посмотрели на него с равным недовольством и вернулись к обсуждению самого животрепещущего вопроса, договора без малого пятисотлетней давности. «Что-то такое очень неожиданное у Джан-Баттисты на уме», – подумала Полина и покосилась на его жену. Нора посмеивалась, покачивая на кончике ступни ярко-красную туфельку.

Джан-Баттиста прошёлся по гостиной дома Контарини, явно представляя себя в зале суда, и резко повернулся к аббатисе.

– Должен вам сообщить, матушка, что это совсем не так!

– Что именно… не так? – голос женщины слегка дрогнул.

– Да почти всё! И прежде всего то, что договор от пятнадцатого апреля тысяча семьсот сорок пятого года не был новым документом! Он лишь подтверждал старый договор, на двести с лишним лет старше… Да-да, именно так! От ноября одна тысяча пятьсот семнадцатого года.

– Подожди, Баттиста! – загремел Руджеро. – Ты сбил с толку всех, и почтенную мать Октавию в том числе. Что значит – на двести лет старше?

– То и значит, – пожал плечами Джан-Баттиста. – В начале шестнадцатого века земли эти, арендованные монастырём, не особо ценились. Семье Кандиано они достались как приданое за одной из невесток, ценности в них на тот момент никто не видел, поэтому на предложение об аренде глава семьи ответил согласием. Первоначальный договор переписывать никто не стал и, я подозреваю, никто его особо и не читал. Добавили пункты о получении благословения семьёй Кандиано, о «творческой работе» для сестёр, и на этом остановились.

– Хватит, – сказал Руджеро, и все немедленно замолчали, даже синьора Маргарет, шёпотом комментировавшая для леди Камиллы все обсуждения. – Какой пункт ты нашёл, говори быстро!

– Пергамент, – мгновенно ответил Джан-Баттиста. – Мелкий шрифт, экселенц, вернее, мелкий и особо витиеватый почерк писца. По договору семья Кандиано должна полностью удовлетворять потребности монастыря в наилучшем пергаменте.

Мать Октавия прижала руки к груди, икнула и осела в кресле…

Нора покачала головой, приложила пальцы к запястью аббатисы, посчитала пульс и усмехнулась.

– Всё в порядке, сейчас она придёт в себя.

– Я… уже! – послышался слабый голос. – Повторите, прошу вас, синьор Торнабуони, что вы сказали?

– Я сказал, что по договору, подписанному сторонами в начале шестнадцатого века и полностью подтверждённому в середине века восемнадцатого, семья Кандиано должна поставлять арендатору пергамент в том количестве, какое затребует монастырь. Разумеется, с подтверждением потребности. Как давно они выполняли этот пункт договора, мать Октавия?

– На моей памяти – никогда, – аббатиса тряхнула головой и выпрямилась в кресле. – Надо полагать, с появлением бумаги и книгопечатания стала казаться глупой сама идея, что кому-то может понадобиться пергамент. И вы считаете, что на этом можно обосновать отказ в возвращении земли?

– Я сам почту за честь вести этот судебный процесс! – широко улыбнулся Джан-Баттиста. – Только, боюсь, до слушания дело не дойдёт. Они сдадутся раньше.

***

Гости из дома Контарини расходились поздно. Огни на Гранд Канале погасли, часы Гигантов пробили половину третьего, ни единый звук не нарушал тишину дремлющей Серениссимы, кроме, разве что, плеска волн о каменные ступени.

Джан-Баттиста вместе с женой порталом проводили аббатису в монастырь. Его брат сделал то же самое для леди Камиллы и Полины. На прощание супруги Контарини пригласили обеих дам на костюмированный бал в честь Бельтайна44. Сославшись на то, что их обеих ждут дела в Люнденвике, они отказались, леди Камилла с некоторым сожалением, Полина же с огромным облегчением.

Уже в отеле, отпирая дверь своего номера и отчаянно зевая, Полина сказала:

– А мы ведь так и не узнали, кто всё это затеял? Фаббри слишком прост, монсиньор Гвискарди слишком велик…

– Уверена, что Джан-Марко не преминет появиться и раскрыть все карты, – леди Камилла зевнула в ответ, деликатно прикрывая рот ладонью. – Спокойной ночи!

ГЛАВА 20,

в которой окончательно всё становится ясно. Или почти всё…

К концу второго дня курортной жизни, не омрачаемой никакими криминальными приключениями, Полина начала скучать. Нельзя сказать, что она не была занята: леди Камилла попросила курортного врача, доктора Лучентини, добавить им обеим процедур, поскольку несколько дней они пропустили по независящим от них обстоятельствам. И Полина переходила с массажа к обёртыванию, от грязей к водорослям, от винных ванн к шоколадным аппликациям…

Вот только голову это не занимало нисколько, мозг же требовал своей доли работы, привычной пищи – решения задач. Пусть не математических, а детективных!

Не спасали и вечерние развлечения: Оттоленги не появлялся, целиком отдавшись театру «Ла Фениче». И сколько ни старалась Полина убедить себя, что рыбопромышленник из Мальмё или галльский барон вполне годятся хотя бы для танцев, получалось так себе. Швед не интересовался ни математикой, ни детективами, и вообще готов был разговаривать только о рыбе и рыболовецких судах, а этой темы Полине хватало очень ненадолго. Барон Дестине, возможно, готов был бы поговорить и о чём-то более интересном, но вот уже лет пятнадцать, как он почти полностью потерял слух. Не спасало ситуации даже то, что несчастный