Гротенберг. Песнь старого города - Александр Деворс

— Диор, чем они тебя прищучили? — Спросил я, наконец. Если так бы продолжилось, мои мысли непреклонно двинулись бы в сторону моей семьи.

Наш «паладин» ответил далеко не сразу. Его лицо помрачнело.

— За убийство.

Вот уж удивил, конечно! Многие из нас убивали. Поймав мой скептический взгляд, Диор стыдливо отвел свой. Ясно...

— Меня подослали отравить герцога Мэйнард и его супругу. — Он не смотрел на меня. Только вперед, но взгляд его затуманился, будто был где-то далеко. — Они уже много лет приносили в духовенство магические практики, что не нравилось Первому. Мне нужно было похитить документы после отравления, с которыми они хотели выступить на Совете. Но...

«Все, как обычно и бывает, пошло не по плану» — подумал я.

— Герцог в тот день был не один, и я отравил старшего сына барона Керца, присланного королем в качестве посла к наместнику. Король поручил от имени короны расследовать, кто в этом виновен. Однако я и подумать не мог, что каким-то образом их расследование вышло удачным, поскольку никто не пришел меня арестовывать. Многие годы уже прошли с тех пор.

Я даже, кажется, об этом слышал. Вскользь, поскольку тогда у меня была другая жизнь, но как переполошились стражники, было заметно любому, кто жил в городе. Патрули, допросы. Отлавливали кого попало, где попало, если ты просто выглядишь «не так». Население было раздражено выходками стражи, а с бандитами так и вовсе были столкновения, яростные и кровопролитные — многие горожане просто из дома не высовывались по мере возможностей. Округ особняков ограничили для посещения. Как жаловались гонцы, что письма передают не из рук в руки, а через стражу! Неприятное было время. Напряженное.

— Керц был ещё мальчишкой. — Проговорил Диор.

— Ты же знаешь... в нашем деле могут быть невинные жертвы. Ты не мог знать, что именно в тот день будут гости,— я поморщился. — Тем более, такие важные... — Как много у нас пойдет не так, при нашем плане, сшитом лишь на планах помещений, да распорядках дня? Как много может пойти не так именно в эту ночь?

— Нет. Дело не только в этом.

Мы стояли на пороге Храма. Взгляд капитана был обращен, вопреки моим ожиданиям, не на центральную фигуру собора — Аннориэл — а на воина, скорбно склонившего голову, и удерживающего меч в обеих руках, Кирана. Божество правосудия в позднем веровании.

Печально известный своим смирением Палач культа, мне всегда казался странным выбором для поклонения. Посудите сами: могучий воин, проливший много крови, со времен основания культа совершенно отказался от насилия, стал праведным судьей, прощая своих последователей, прощая им прегрешения.

До того момента, пока он не понял, что прощение не исцеляет души — кто бы сомневался! — и был так поражен этим фактом, что оставил своих последователей на необозначенное время. Самый мой любимый фрагмент старого Пути, заклейменного ныне духовенством, является разговором Ваканта и Кирана. В нем владыка магии, предлагает Кирану сменить его искрящиеся чистотой латы на походный плащ, и кожаную тунику, и пойти в народ, и поглядеть на то, чем же заняты те, кто просил много лет прощения за их жизнь. Согласный на такую прогулку хранитель правосудия, гуляет вместе с Вакантом, принявшим обличие подростка, и наблюдает за людьми. Многих из них Киран знает в лицо, поскольку в то время как говорит писание, божества посредников не имели, и проводили все церемонии лично. (Тоже, стоит сказать, звучит сомнительно, если задуматься)

Вплоть до торжества, устроенного людьми во имя них, Киран все больше и больше видит, как прощенные им люди, продолжают воровать, убивать, совершенно не заботясь о том, чтобы принять прощение. Разит наповал хранителя тот эпизод, когда мальчишка, немногим старше того обличия, что принял Вакант, своровав еды, просит прощения у Кирана, однако мысли его, легко доступные самому правосудию, мало того, что не содержат в себе ни толики раскаяния, но и думают о том, какой же толстенный кошелек, должно быть, будет у того охранника, который словил другого мальчишку. Завистливый ловкости соперника вор, теперь искренне радовался двум вещам: как сможет обчистить его тайник, и как срежет награду с пояса стражника следующей ночью.

Оглушенный осознанием собственной слепоты, Киран возвращается в келью, благодаря сводного брата за то, что открыл глаза ему на несправедливость, и в тяжких думах безвылазно проводит дни в келье. Божество, определенно достойное поклонения! Впрочем, многие интерпретируют этот неудобный для нынешней линии веры эпизод как «гнусный темный волшебник заморочил голову!». Конечно-конечно...

— Прости меня, святейший покровитель, ибо не могу я более следовать твоему пути. — Прошептал Диор, вытаскивая меня из воспоминаний. Он сложил руки в скромном молитвенном жесте, и склонил голову, касаясь лбом кончиков пальцев.

Я тяжело выдохнул, чуть сдвинувшись в сторону тяжелой деревянной скамьи. Сел на неё, и откинулся, запрокидывая голову назад. Да какой смысл уже сейчас молиться? Чему меня научил Путь, так тому, что ничего в них божествам не давалось мгновенно. Анно много лет была деревенской травницей, познающей искусство целительства не меньше, чем Вакант познавал глубины темной магии Востока, едва узнал у Трейваса, в чем источник его силы. Риел, брат Анно, и вовсе многие годы был смотрителем кладбища, и слышал голоса мертвых, что многие, закономерно, считали помешательством.

Никакие достижения божеств не свалились им, как неведомое проведение и не давалось от рождения. Наоборот, жизнь многих из них была далеко не праведной, а действия — небезупречными. Смотря на Диора в его искренней чистой вере, я лишь мрачнел. На душе становилось пусто. Уверен, что и завтра он посетит утреннюю службу, и пусть я хотя бы раз ошибусь, и божества действительно внемлют его мольбам.

Пусть они спасут нас, потому что ничто, кроме чуда, или огромной удачи, не поможет нам выбраться из замка Гранвиль завтра. Едва