Тайная страсть Гойи - Екатерина Лесина

— Интересная фантазия.

— Действительно, — пробормотал Макс, — откуда. Но сама ситуация. Загадочная романтичная смерть… Так и тянет повторить историю. Стас был осторожен. В доме он не обедал и не завтракал. Не пил кофе, впрочем, как и чай. Вообще подумывал убраться и убрался бы, если бы не жадность. Не хотелось выпускать вас из виду. И с картиной расстаться не сумел. Забрал в мастерскую. А вам всего-то надо было, что смешать отраву с красками. Краски, высыхая, испаряются… Медленно, но вам того и надо было… Он любовался своим творением, не понимая, что картина его убивает.

— Как романтично. — Евгения скривилась. — И нелепо. Надеюсь, у вас есть доказательства?

— Есть. — Макс потер глаза. — Видите ли, Стас был сволочью. Повторюсь, конечно, но против фактов бесполезно спорить. Мастерскую он обустраивал под себя. И Марина предоставила ему полную свободу. А он… В наше время, Евгения, столько всякой удивительной техники. Стас ею и воспользовался. Несколько камер, скрытых, естественно. Нам пришлось попотеть, прежде чем мы их обнаружили. Запись весьма качественная… И ваш с ним разговор. И поздний визит… И то, как вы картину обрабатываете. И то, как беседуете душевно, успокаиваете… Потом отводите в комнату и помогаете на стул залезть. Вы не просто отравили. Вы его буквально за руку держали, пока он вешался. Не раскаиваетесь?

Евгения усмехнулась и поправила неровные пряди:

— А сами как думаете?

Алина вздохнула.

Думала она… Кому было интересно, что именно она думала?

Франсиско Гойя, прославленный живописец, был статен.

Худ.

И лицом обладал, пожалуй, красивым. В этом лице угадывались баскские черты, наследие отца, слегка смягченные испанской кровью благородной матери. И осознание, что сам Франсиско мог бы родиться идальго, но по некой высшей несправедливости был лишен титула, злило его. Заставляло поджимать узкие губы. Дергать шеей. Кривиться.

И на Альваро он глядел свысока, каждым жестом своим подчеркивая, что меж ним, Франсиско, и ранним гостем лежит пропасть.

— Времени у меня немного, — произнес он сквозь зубы. И за ус себя ущипнул. И сел так, чтобы Альваро видны стали и роскошный костюм, и украшения. — И я, признаться, не понимаю, что вам надо…

— Чтобы вы честно ответили на некоторые вопросы. — Альваро спал мало, а потому с трудом сдерживал зевок.

— Какие могут быть вопросы ко мне? — наигранное удивление.

И снова злость.

Даже не злость — досада, будто всплыл вдруг старый и давным-давно уже забытый долг.

— Дон Диего надеется…

— Конечно, конечно, — отмахнулся Франсиско, — милый мальчик… Я прекрасно помню его милым, хотя и несколько странноватым мальчиком. Значит, он полагает, что Каэтану убили… Чушь какая!

— Вы так думаете?

— Конечно! — Франсиско воскликнул это с немалым пылом. — Это в ее духе уйти из жизни так, чтобы и смерть ее стала загадкой. Она вечно играла, словно дурная актриса… Нет, не подумайте, что я осуждаю. Когда-то я был влюблен в нее… Да что я! Ваш хозяин в свое время не отступал от Каэтаны ни на шаг. Он был смешон. Защитник. Рыцарь. Ему едва-едва десять исполнилось, а он заявил мне, что если я обижу Каэтану, то поплачусь за это. Его бы выпороть за наглость, но нет, Диего был на особом положении в доме.

При этом Франсиско презрительно скривился, и красивое лицо его утратило всякую красоту. Напротив, сделалось оно вдруг похожим на крысиную морду.

— Женщины… Моя супруга только и делала, что рожала, а если раскрывала рот, то лишь затем, чтобы поговорить о детях, будто бы мне это интересно!

— Нет?

— Господи милостивый! Конечно, нет! Я мужчина, я не буду пускать пузыри умиления при виде наглого мальчишки…

А ведь он тоже недолюбливает Диего.

За что? За ту детскую ревность? Или за то, что рожден он в семье благородной, и из одной такой семьи попал в другую? За то, что стал наследником покойного Хосе? Фактически хозяином в доме, в котором сам Франсиско не сумел обрести реальной власти?

И почему Альваро лезут в голову такие вот мысли?

— Каэтана с ним носилась, наряжала, учила, тратила время… А он наглел день ото дня. Как-то за мною следить повадился. Решил, что я был ей не верен.

— А вы?..

Франсиско отвернулся. Он молчал и молчал, и это молчание было куда более выразительным, нежели все слова, вместе взятые.

— Я мужчина, — наконец произнес он сквозь зубы. — Я творец! Мне нужно вдохновение! А Каэтана, как и моя жена, требовала, чтобы я сидел при ее юбках! Это совершенно недопустимо!

Подмывало спросить, что же тогда допустимо для мужчины? Принимать милости женщины? Жить на ее деньги? Пользоваться ее связями? И в конце концов унизить?

— Значит, любовницы у вас случались?

Франсиско махнул рукой:

— Они ничего для меня не значили.

— А Каэтана?

— О… Каэтана. — Это имя он произнес с показною почтительностью. — Она всегда была особенной. И когда я увидел ее впервые, подумал, что такая женщина должна принадлежать мне, и только мне! Я намеревался добиться ее расположения во что бы то ни стало! И добился.

И гордился этим, как иные гордятся военной победой.

— Не скажу, что сие было так уж сложно. — Он крутанул ус. — Как все красивые женщины, Каэтана была достаточно самолюбива, а равнодушие супруга это самолюбие ранило… Вы ведь знаете о том, что он…

— Знаю, — перебил Альваро, не желая в очередной раз выслушивать сплетню.

— Это был скандал! — Франсиско зажмурился, явно с наслаждением вспоминая подробности. — Дорогой Хосе соблазнил ее чудесного мальчика. Мне тогда подумалось, что она сама донесет на супруга, но нет… Потом это театральное самоубийство, завещание, ее траур.

— Каэтана отправилась в Андалузию…

— О да, сказала, что ей невыносимо оставаться в Мадриде. — Франсиско вновь фыркнул. — Поползли слухи, что она причастна к смерти Хосе. Мало что не в глаза обвиняли… Ее это расстраивало несказанно.

— И вы ее утешали.

— А что еще мне оставалось делать? — Это было сказано с раздражением. — Не скажу, что с радостью вспоминаю о том времени. Постоянные слезы. А если не слезы, то упреки… Каэтана вдруг возомнила себя единственной в моей жизни. Даже требовала, чтобы я развелся с женой.

— Но вы отказались?

— Естественно! Что бы обо мне подумали? Да я бы клиентов всех растерял! И церковь не одобрила бы… К чему было все усложнять? Нет, я бы еще подумал, если бы Каэтана согласилась стать моей супругой, но мы оба прекрасно понимали, сколь невозможен этот брак.

Еще бы, герцогиня Альба и какой-то Гойя, отец которого был баском, а матушка — дочерью идальго, но обедневшего и безвестного.

— Но Каэтане втемяшилось в голову… Видите ли, она больше не выйдет замуж и до конца жизни будет хранить мне верность. И я должен поступить так же.

Судя по искреннему возмущению, Франсиско подобный поворот категорически не устраивал.

— Меня не спрашивали… Нет, она, как обычно, все решила за двоих. А стоило мне произнести хоть слово, и тотчас сыпались упреки. Я, конечно, терпел, как мог. Старался ее успокоить.

Альваро кивал.

Слушал.

Пытался понять, способен ли человек, сидящий напротив него, на убийство. На мелкую подлость, вроде романа с чужой женой, вполне способен. Он и подлостью-то сие не сочтет, так, приключением. На измену, на подкуп, на ложь, клевету, пожалуй, тоже. Но убийство… Убийство — дело иное. Оно требует определенной смелости, а ее во Франсиско не ощущалась.

— Но вы все же написали те… картины. Две картины, — уточнил на всякий случай Альваро, хотя уж Франсиско должен был бы понять и без уточнений.

— Вы знаете? Многие знают, но не признаются в этом знании.

Сейчас его просто-таки распирало от гордости.

— Вы видели ее?

— Нет, — вынужден был признать Альваро.

— Конечно, столь далеко доверие Диего не распространяется. Лицемер, помешанный на приличиях…

— Значит, вы написали Каэтану?

— Она думала, что я пишу ее. — Франсиско поправил кружевные манжеты. — Она, как и все знатные особы, была весьма и весьма самолюбива и мысли не допускала, что у меня могут появиться другие…