Калейдоскоп - МаксВ

он отпустил шнур, метательная палка просвистела над поляной. Дятел закувыркался в воздухе, роняя перья. Он упал на землю с глухим, мягким стуком и застыл, спокойный, жалкий, согнутые коготки смотрят вверх… Кровь из клюва окрасила листья под головой.

Белка оцепенела на плече у Семёна, волк резво вскочил на ноги.

Наступила тишина, притихла листва, беззвучно плыли пушные облака в голубом полуденном небе…

– Ты его убил! – закричала вдруг Бася, захлебываясь от ужаса, – Он мёртвый! Ты его убил! Убил!

– Я не хотел, не знал даже, – промямлил ошеломлённый Семён, – Я еще никогда не целился ни во что живое. Только в поленья бросал…

– Всё равно, ты убил дятла. А убивать запрещается! – верещала Бася.

– Да я знаю, – пробормотал молодой человек, – Знаю, что запрещается. Но ведь ты сама меня попросили попасть в него. Ты мне показала, куда метать. Ты…

– Я не говорила, чтобы ты его убил! – кричала своё испуганная белка, – Я думала, ты просто дашь ему хорошего тычка. Напугаешь как следует. Он всегда такой важный, надутый был…

– Я же сказал, что палка сильно бьёт.

Страх пригвоздил раскина к месту:

«Далеко и сильно, – думал он, – Далеко и быстро».

– Не тревожься, дружище, – мягко произнес волк, – Мы знаем, что ты не нарочно. Это останется между нами. Мы никому не скажем.

Но Бася прыгнула на дерево и зацокала с ветки:

– Я скажу! Всё Дядюшке скажу!

Волк цыкнул на нее с лютой ненавистью:

– Закрой свою мелкую пасть, доносчица паршивая! Заткнись!

– Скажу, всё равно скажу! – не унималась Бася, – Вот увидите! Скажу Дядюшке! Обязательно! Непременно!

Она стремглав поднялась по стволу, добежала до конца ветки и перескочила на другое дерево.

Волк сорвался с места.

– Ты куда рванул? – осадил его Семён.

– Всю дорогу по деревьям она не сможет пробежать, – торопливо объяснил волк, – На лугу хоть как спустится на землю. Ты не тревожься. Я её словлю.

– Нет, – сказал Семён, – Не надо больше убийств. Хватит одного.

Волк досадливо чесанул землю лапой:

– Но ведь она в самом деле скажет.

Семён кивнул:

– А я и не сомневаюсь.

– Так я могу ей помешать.

– Тогда кто-нибудь увидит и донесёт на тебя, – сказал молодой человек, – Нет, Волчик, я тебе не разрешаю.

– Тогда убегай подальше, да поскорей. Я знаю место, где ты можешь спрятаться. Тысячу лет искать будут, не найдут.

– Нет, ничего не выйдет. В лесу глаза есть. Слишком много глаз. Они скажут, куда я пошел. Прошли те времена, когда можно было спрятаться.

– Ну да, наверно, ты прав, – медленно произнес волк, – Да точно прав.

Он повернулся и посмотрел на убитого дятла:

– Ну, а как ты насчет того, чтобы изъять доказательство? – спросил он.

– Доказательство?…

– Вот именно…

Волк быстро сделал несколько шагов, опустил голову. Послышался хруст. После этого Волчик облизал усы и сел, обвив лапы хвостом:

– Думаю, мы с тобой могли бы поладить, – сказал он, – Честное слово, могли бы. У нас так много общего...

На носу его предательски трепетало перышко.

Глава 4

Глава 4

Новое туловище было хоть куда. Просто на зависть!

Основа – нержавеющая сталь, голова – титан. Крепкая – никакой молот не возьмет. В остальном – углепластик. А всевозможных приспособлений и не счесть.

Это был подарок Дядюшке ко дню рождения. Изящная гравировка на груди так и гласила:

Дядюшке Бэмсу от Енотов

«Наверное, всё-таки, я не смогу им воспользоваться, – сказал себе Дядюшка, – Оно слишком роскошное для меня, для такого старого механора. Я сам буду неловко чувствовать в этаком роскошном доспехе».

Покачиваясь в кресле, он слушал, как воет ветер под сливом:

«Но ведь подарок сделан от души… А обижать их нельзя ни за что на свете. Так что изредка придется все же пользоваться новым туловищем — просто так, для вида, чтобы сделать приятное енотам. Нельзя совсем не пользоваться им, ведь они столько хлопотали, чтобы его изготовить. Конечно, это туловище не на каждый день, только для исключительных случаев.

Таких, как Раскинский пикник. Вот на этот праздник стоит принарядиться. Стоит... Это ведь такой торжественный день… День, когда все раскины на свете, все раскины, которые еще живы, собираются вместе. И меня приглашают. Ведь я раскинский механор. Вот именно, всегда был и буду раскинским».

Опустив подбородок на грудь, он прислушался к шёпоту комнаты и повторил за ней слова. Слова, которые он и комната помнили. Слова из теней давно минувшего.

Качалка поскрипывала, и звук этот был неотделим от пропитанной настоем времени комнаты, неотделим от воя ветра и негромкого воя дымохода.

«Огонь, – подумал Дядюшка, – Давно мы в доме огня не разводили. Людям нравилось, чтобы в камине был огонь. Бывало, сложат в него три полена пирамидой, запалят, и сидят перед ним, смотрят, и представляют себе разные картины. И мечтают…

Но мечты людей – да, где вы, мечты людей? Спустились в Каверну, погребены в Синеграде, и теперь только-только начинают пробиваться хилые ростки у нынешних, молодых раскиных...

Прошлое… Я слишком занят прошлым. Поэтому от меня мало проку. Мне столько надо помнить, так много, что очередные дела отходят на второе место. Я живу в прошлом, а это неправильно.

Ведь Скребун говорит, что прошлого нет, а уж кому об этом знать, как не ему.

Изо всех Енотов только он один и может знать. Он так старался найти прошлое, чтобы отправиться туда, отправиться назад во времени и проверить то, что я ему рассказывал. Он думает, что у меня маразм, считает мои рассказы старыми механорскими байками, полуправдой, причёсанной для красивого слова. Спроси его – ведь ни за что не признается, но думает именно так, хитрец. И думает,