Степан Разин - Михаил Васильевич Шелест

Я мысленно перекрестился. Значит и меня «пронесло».

— Зайди, Степан! — услышал я голос царя.

— Прав ты. Не за что хулить Никиту. Ловко он обошёл каверзу с твоей помощью. Не сознаётся.

Я, войдя, молчал, пока не спрашивали.

— Или не говорил он про помощь? Может, всё же, наговариваешь ты на него?

— Не наговариваю, — сказал я, снова холодея нутром и, видимо, бледнея.

— Ладно-ладно, — наблюдая за тем, как от моего лица отходит кровь, сказал царь. — Вижу, что не врёшь.

— Хорошо, что не вспугнул ты его, государь своим подозрением.

— Всё равно теперь остережётся бунтовать.

— А может — наоборот. Ускорятся. Надо ждать его у Степана в Измайлово. Когда он сказывал, приедет?

Этот вопрос был обращён ко мне.

— Через неделю.

— Надо человека там держать, который бы записал всё, что Никита скажет, когда приедет в Измайлово.

Это он царю.

— Есть у тебя в избе место такое?

Это он мне.

— Чулан, — дёрнул плечами я. — Холодный.

— Слуховую трубу сделайте, и как только приедет Романов, дьяка сразу в чулан. Свечу там держи зажжённой.

— Так свеч не напасёшься, — буркнул я.

— Ничто! Вона, какое поместье даром отхватил! Сам додумался дарственную сделать?

— А что? — спросил я.

— А то, что в отсутствии отца, крёстный становится опекуном детины. Тебе же ещё нет пятнадцати годов. Не можешь ты подписывать купчую. А дар, он и есть — дар. Правда, продать ты его без отца не можешь, поместье — то.

— Так, само, как-то, придумалось.

— Ох и хитёр ты, паря! Ох и востёр твой ум! Но помни, о чём сговаривались. Измайлово — казённая вотчина.

— Пусть его пользуется землями, Борис Иванович. Провернул он всё ловко. Как мы и хотели. Ещё и задаром земли в казну придут.

— Ага, хрен вам, а не земли! — подумал я, отчего-то разозлясь. — Оставлю управляющих, а сам свинчу за Урал. Да и тут, кто меня заставить сможет? И уж точно, даром я им ничего не отдам.

— Взамен бы землицы какой, государь? — попросил я.

— Так, я же дал, — удивился Михаил Фёдорович. — Там на Дону много земли.

— Так, то отцовская, — нарочито вздохнул я, сделав жалостливое лицо.

Я сейчас играл с огнём, но очень осторожно,

— Вот послужишь год-два в новиках. Стукнет тебе пятнадцать лет. Тогда поговорим. Видит Бог, не обижу. Был бы ты постарше, другое дело. Жить во дворце ты не желаешь. А что я ещё тебе могу дать, кроме того, что даю? В Измайлове живи, собирай казаков, строй крепость. Сам обещал. За язык тебя никто не тянул. Всё, что деньгами потратишь, верну сторицей, не сомневайся. Тут урона тебе не станется.

— Благодарю, государь.

— За что? — удивился царь.

— Что поверил мне. Нет мне резона тебе врать. На тебя моя надёжа. Никто мне не нужен, акромя тебя и царевича. Но, дозволь слово молвить?

Государь в удивлении вскинул левую бровь.

— Молви, коль есть, что сказать.

— Не правильно будет садить человека в чулан. Сторожиться станет Никита Иванович и в моих хоромах не станет о воровских задумках говорить. И в тереме твоём не станет. На улице говорить начнёт, во дворе. А мне дозволь упредить его о том, что ты тайных писарей прислал и приказал учинить засаду.

— Для чего? — удивился государь.

— Так он поверит мне и не станет скрывать злого умысла, а я попытаю его, прося себе выгоду. Ты, говорил, а я слышал, что он с немцами якшается. А там сплошь иезуиты. Даже лютеране все под папой ходят. Хоть и не явно. Его, чаю, иезуиты и поддерживают. В смуту они тут цвели и пахли.

— Откуда знаешь? Давно ведь это было.

— Знаю! Имеющий уши, да услышит. Имеющий глаза — увидит. И к нам на Дон заезжают разные, э-э-э, сказочники. Что разные сказки рассказывали. И проповедники тоже разные заезжают. Всякие Паисии… Кхе-кхе… Христиане беглые… Много на Дону разного люда… И в Астрахани слышал разговоры разные. Но, в основном, судачат люди о расколе, что в церкви христовой колобродит. О канонах греческих и русских, и о том, что разные они. Ты, вот, боярина Салтыкова спрашивал про Паисия не иезуит ли он? А ведь просто всё… Сказано, что «по делам узнаете их»… Они, иезуиты, несут раскол. В любую чужую веру раскол. Слышал я, что первым пунктом в уставе их ордена сказано, что они служат не Христу, а Папе Римскому. А Папа, спит и видит Русь под своим каноном. Вот и слушать надо того Паисия, куда склонять веру станет. На раскол, или нет.

— Эк куда тебя занесло! — нахмурился Морозов. — Не по Сеньке шапка сия. В том пусть митрополиты с патриархом разбираются, сколькми пальцами креститься. Они никак не могут сговориться, а тут ты вылез. Прыщ на голом месте. Тоже мне, канонник сопливый выискался.

— Зря ты, Борис Иванович, на него напал, — покрутил головой, не соглашаясь, государь. — Дело он говорит. Весьма и в этом разумен отрок. Грех не признать.

Царь развёл руками.

— Твоим глазам и ушам, а главное разуму, можно позавидовать, — продолжал Михаил Фёдорович. — Хоть в советники тебя, право дело, бери. На всё у тебя имеется своё слово. Даже странно это. И про орден «иесусовый», прости Господи, верно он всё говорит. Мутят они тут воду и мы даже знаем, кто.

— Думаю, — хотел продолжить я, — пришлёт Ватикан кого-то в чинах высоких православных, чтобы тут всё перевернуть в греческую веру. А после сего возникнет раскол церковный и смута начнётся.

Хотел продолжить, да вовремя удержал свой язык. И так наговорил уже с полкороба. А государь ждал моего продолжения. А я молчал, как «рыба об лёд». Потом спросил:

— Так и как быть с Никитой Ивановичем? Ежели не пойдёт он в мои хоромы разговаривать, что мне делать?

— Д-а-а-а…Может и такое случиться. Тогда, делать нечего. Расскажешь, о чём сговорились и дело с концом. Но писцов всё одно посадим. На всякий случай.

На том и порешили.

Неделя прошла в строительстве княжеского двора, на которое я подрядил почти всех крестьян. Только старики и дети оставались резать хозяйственную утварь. Жить я собирался в