Степан Разин - Михаил Васильевич Шелест

землю подаришь, а я тебе там такой же кусок подарю. Дари эту землю с лесом и реками, а я тебе там подарю самый лучший кусок с садами и бахчами.

— Подаришь? Э-э-э! Когда это будет⁈

— От тебя будет зависеть, когда это будет, дорогой. Я-то хочу этим летом, а ты?

У Романова блеснули глаза.

— И я этим летом хочу.

— Ну, тогда, за чем дело встало. Пиши дарственную, а я со своей стороны пишу… Как от шаха пишу… Сколько у тебя здесь земли?

Романов сказал.

— Вместе с обоими лесными угодьями? Что-то мало!

Романов добавил ещё.

— Ну, допустим. Бог с ним! Мне этого достаточно, чтобы соболя и белку брать. Зови дьяка и пиши. Байрам! — крикнул я перса. — Пошли писать дарственную.

Мы оставили Никиту Романова в тереме, а сами отправились в мою избу.

— Что за дарственную? — спросил Байрам.

— На лучшие плодоносящие земли рядом с Исфахамом.

— У тебя есть там земли? — удивился Байрам.

— Нет. Но будут, если я стану шахом.

— А ты станешь шахом? — ещё больше удивился перс.

— Может стану, может не стану… На всё воля аллаха. Но не хочу.

Байрам посмотрел на меня внимательно, потом рассмеялся.

— Ну, ты и хитрец, эфенди! Ну и хитрец!

— Пиши-пиши. А то наш червяк, который сам заполз на крючок, с крючка сползёт.

— Не успеет. Я быстро-быстро.

— В одном экземпляре пиши на двух языках рядом столбцами.

— Так и делаю, эфенди. Уже пишу.

Дьяк передал мне дарственную им подписанную и сказал чтобы я приехал в Москву и проверил, что запись в книгу произведена. Я обещался быть «на неделе» и выдал ему сто рублей. Дьяк затрепетал всем телом и заверил, что сделает запись уже сегодня. Романов обещал приехать на днях. Они сели каждый в свою повозку и укатили. Я осмотрелся вокруг.

— Охренеть, — подумал я. — За сто рублей такие угодья.

Меня распирало довольство собой.

— Эй! — крикнул я. — Запрягли санки⁈

— Запрягли, эфенди!

— Ну, так подгоняй и поехали!

— Обождать бы часок?

— Мы шагом! Поехали-поехали!

И мы поехали в Москву.

* * *

— Кхм! — кашлянул царь. — Так, говоришь, помочь тебя просил сесть на мой трон и намекал, что поможет тебе войском отобрать власть у шаха?

— Понимаешь, государь. В том-то и беда, что прямо он этого не сказал. Сказал помочь, а в чём не сказал. Но по смыслу получалось, что про твой трон говорил. Как он ещё может собрать войско, чтобы прогнать шаха и посадить меня? И сам разговор затеял.

— Ой, крутишь ты, Стёпушка, — проговорил, морщась, Михаил Фёдорович. — Видать, на дыбу хочешь?

— На дыбу, так на дыбу, — вздохнул я, проверяя, как отключаются мои осязательные рецепторы. — Только не ломай меня сильно. Калекой я тебе не больно сгожусь.

Государь нахмурился, а потом, видимо до конца поняв, что я сказал, вскинул брови.

— И не боишься дыбы? — спросил я.

— Давно готовился. Ещё когда сюда ехал. Вы же тут без дыбы никак не можете⁈ И правого и виноватого… Всех на дыбу. Она правду скажет.

— Батогами бит был?

Я покрутил головой.

— Розгами батька порол, а батогов испытать не пришлось.

— Знал, что на дыбу вздёрну, и всё одно ехал доносить на моего брата?

— Ехал. Ах, да! — вроде вспомнил я. — Он же меня землями одарил.

— Какими землями? — нахмурился царь.

— Измайловскими и обоими лесными угодьями.

— За что одарил?

— А Бог его знает. Сказал, пиши бумагу, что меня одаришь своими землями, когда мы с русским войском тебя на трон шахский поставим.

— Так и сказал? — спросил царь, скрипнув зубами. — Покажи бумагу!

Я показал.

— Правильная бумага. Дьяком подписана. Бес его задери!

— Представляешь, государь, что тебе эти земли даром обошлись. Только дьяку пришлось сто рублей дать, чтобы в книгу записал передачу земель сегодня.

— Мотька! — крикнул царь.

Появился богатырского роста дьяк.

— Быстро пошли за дьяком поместного приказа, э-э-э, Епифаном Молочным и книгу пусть возьмут.

Дьяк торопливо вышел, а государь молчал и хмурился, молчал и хмурился. Он, как и прошлый раз, полусидел, полулежал на своём странном троне-кровати. И это, как я понимал, был его постоянный трон.

— Совсем плох государь, — подумал я и царь словно прочитал мои мысли. — Совсем я плохой стал, Стёпка. Измучила меня эта власть. Никому веры нет. Нет друзей у властителя.

— Так как же они появятся, ежели всех на дыбу? Любой от дружбы с тобой откажется и предаст в любой момент.

— Ну, почему откажется? Вон Морозов, Салтыков, хотят быть друзьями, да не верю я им.

— Ха! Интересно! А тебе, государь, Морозов говорил, что Никита Романов и князь Чекасский «бунтовщики и фрондёры»?

— Нет, не говорил.

— А меня упреждал заранее перед поездкой в Измайлово. А это значит, что тебе,государь, Морозов не договаривает всего, боится. Или знает, что бесполезно и опасно говорить на брата твоего. Скажешь, а тебя на дыбу потянут.

— А ты, значит не боишься? — скривив губы, спросил государь.

— Боюсь, государь. Очень боюсь. Трясусь вон весь в ожидании пытки. Но не было у меня выхода, кроме к тебе идти, и причём сразу, а не завтра или ещё позднее. Ттогда бы ты меня точно на дыбу вздёрнул.

— Почему? — так же кривясь, спросил царь.

— Да потому, что тогда сказал бы, что я сомневался и думал, донести или не доносить. А это крамола и замышление против государевой власти.

Царь хмыкнул и вздохнул.

— Ладно, не торопись на дыбу. Поглядим ещё. Подумаю ещё с кого начать.

— Ты, государь, прости за мои прямые слова ежели, что. Не гоже так с государем говорить, да уж больно мне страшно. Разум мутится. Упаду сейчас.

— Эй, Мотька! — крикнул царь.

Мотька появился из-за ширмы.

— Отведи князя, пусть посидит послушает, что тут будет говориться. И присмотри за ним. Хворает он. Воды дай… НУ, ты сам знаешь.

Дворецкий дьяк кивнул и распахнул передо мной ширму и дверь. Пройдя в затемнённую комнату я тут же упал на диван и лёг. Мне и правда было так страшно, что к горлу подкатывала тошнота.

— И