Помни обо мне - Софья Подольская

сияя шелками, серебряной парчой и драгоценными камнями слишком крупными для их тонких шеек, возжелали усладить наш слух пением. И по их напудренным лицам, можно было без труда прочесть, что каждая с превеликой радостью попросила бы из музыкальной комнаты всех, кроме маркиза. Тот, разумеется сидел на первом ряду, подле гордых родителей и хвалил исполнительниц так горячо, что после возвращение в отведенные нам покои Эльга потребовала немедля отрепетировать с ней несколько кансон. Я согласилась. Всем нужны маленькие победы, да и мне стало интересно, как быстро научится возжелавшая реванша принцесса, которая — о, чудо из чудес! — пообещала выучить несколько новых песен на мой выбор. Воистину, при умелом подходе, даже тщеславие можно поставить на службу добродетели.

Маркиз, забодай его коза святой Хейдрун, перехватил меня после завтрака. В музыкальной комнате, куда я, незаметно, как мне казалось, выскользнув из столовой, спустилась за лютней и сборником канцон графини де Диа. Они, лаконичные и яркие, как нельзя лучше подходили к тембру и экспрессивной манере Эльги. Я слышала, как открылась дверь, но решила, что это горничная, и что куда важнее сейчас не оглядываться, а невредимой спуститься с лестницы, приставленной к высокому стеллажу. И только когда ухо мое поймало уверенный перестук каблуков и трости о светлое дерево, я вонзила ногти в сафьян переплета и тихо призывала на голову его сиятельства все известные болезни. Включая родильную горячку.

Судя по приближающимся шагам, шел он ко мне. И шел почему-то куда быстрее обычного.

— Какой приятный сюрприз, — прозвучало за спиной как раз когда нога моя коснулась пола.

Святая Интруна, даруй мне терпения!

Выдохнув, я обернулась и уперлась взглядом в кружево шейного платка, подбородок, гладко выбритый с легкой тенью ямочки, и донельзя уверенную улыбку.

Приятный, возможно, сюрприз — ни в коем случае.

— Ваше…

Я начала опускаться в реверансе, но меня остановило тихое:

— Нет. Встаньте.

Я подчинилась и пять ударов сердца рассматривала роскошное шитье и золотые пуговицы на полночной синеве атласного камзола.

Будь мы равны, я сейчас не склоняла бы голову, не стояла безмолвном в ожидании, когда мужчина повторит свое сомнительное предложение, и улыбки своей, едкой, как сок гераклеума, прятать не стала бы. Но жонглерка без роду племени не ровня кузену короля, а потому я стояла, опустив взгляд. Молилась, чтобы разговор этот закончился быстро и, да смилостивится надо мной Всеотец и святая Интруна, без крови.

— Как вы себя чувствуете?

Мягкие участливо-бархатистые ноты в голосе маркиза манили, точно изумрудная зелень Брокадельена. Но помня, сколь обманчивой может быть эта мягкость, я только сильнее стиснула пальцы.

— Боюсь, я не смогу петь в ближайшие дни, ваше сиятельство.

— Я не спрашивал, — в голосе маркиза мелькнула досада, — можете ли вы петь. Я спросил… Да посмотри же на меня, Алана.

Я вдохнула полной грудью, тщетно пытаясь болью смыть полыхнувший пожаром гнев. Как странно, раньше подобное обращение меня почти не задевало, как не оставляла равнодушной грязь на городских улицах или снег зимой. А сейчас я сжимала книгу так сильно, словно пыталась, подобно святому Эффламу, добыть воду оттуда, где ей быть не дано.

— Алана?

Отступив на полшага, я резко вскинула голову.

— Как ты себя чувствуешь? — все еще мягко спросил маркиз и, протянув руку, коснулся моих побелевших костяшек.

Его пальцы пахли сандалом, а поглаживание было теплым, почти дружеским. Почти настоящим. От неожиданности я на мгновение утратила дар речи.

— Намного лучше, — сказала, когда удалось совладать с дыханием и голосом, — хвала святой Интруне и молитвам сестры Марии-Луизы.

— Хорошо, — улыбнулся его сиятельство какой-то совершенно незнакомой мне улыбкой. — И на будущее, когда мы вдвоем, нет нужды соблюдать протокол.

Потерявшись — всего на миг — в искрящейся синеве его глаз, я пропустила момент, когда пальцы маркиза коснулись моего подбородка.

Я вспыхнула, как сухая трава, и едва удержалась, чтобы не отмахнуться от этой непрошенной ласки. Не ударить: ни делом, ни словом. А вот лицо… Лицо, судя по расширившимся от удивления глазам маркиза, меня подвело.

Плохо, Алана, раньше ты играла искуснее.

Вот только сейчас, перед этим совершенным в своем самодовольстве мужчиной, мне не хотелось ни играть, ни притворяться. Я стояла прямая, как копье, с которым изображали в инкунабулах королеву Морфан, и темнеющим от поступающего шторма взглядом смотрела на его сиятельство маркиза Ривеллен.

Это было глупо. Опасно и, святая Интруна свидетель, я пыталась заставить себя закрыть глаза. Но боль, рожденная слишком глубоким вдохом и уголком переплета, впившимся в синюю шерсть, поднималась предательски медленно.

Я успела увидеть, как исчезает удивление, и глаза мужчины напротив сужаются, впиваются в меня двумя синими стрелами, а на губах так же ожидаемо, как роза на вересковой пустоши, распускается улыбка.

— Ну, надо же, — почти промурлыкал маркиз, убирая руку.

И прежде чем он успел сделать, сказать, узнать обо мне еще что-то, я отступила в сторону и сильнее прижала к груди книгу, — мой тонкий бумажный щит.

— Это…

Боль наконец-то погасила алое пламя. Заставила опустить голову — отвернуться было бы оскорблением, — зажмуриться и стиснуть зубы.

— Это слишком большая честь для меня, ваше сиятельство.

Мой голос дрожал, а плечи поникли, и это было куда правильнее, чем необъяснимая вспышка, на которую я, с точки зрения закона мирского и высшего, просто не имела права.

Или…

— Графиня де Диа? — голос его сиятельства спугнул совершенно крамольную мысль. — Неужели моя дорогая кузина наконец-то решила прислушаться к совету мастера?

Маркиз стоял в шаге от меня, и сильные, украшенные перстнями, пальцы, аккуратно, почти лаская, поглаживали набалдашник трости и было совершенно ясно, что эти вопросы — всего лишь пауза. Фигура, когда танцующие отдаляются, прежде чем вновь сойтись. И наверное, с его стороны это было почти милосердно.

— Сестра Лоретта…

Я собиралась отступить, и, раз уж между нами нет спасительной преграды тюремной решетки, обойтись мебелью, но что-то пригвоздило мои ступни к узорчатому паркету. Я выпрямилась и посмотрела на мужчину, который был мне не партнером, нет, — противником. И посмотрела прямо, ведь теперь, когда он видел мой гнев, играть смирение было совершенно бессмысленно.

— Ее Высочество выразила желание, чтобы я оставалась подле нее до приезда в столицу. И после.

Вдох. Выдох. И снова медленный вдох.

Святая Интруна, почему он молчит? И смотрит так, словно я сказала нечто в высшей степени забавное.

Он ведь должен был разозлиться. Должен. Но тогда откуда улыбка? Та самая, с какой новички за игорным столом обычно встречают удачную карту.

Что он, нэны его затанцуй, задумал? Что…

— Что вы себе нафантазировали, Алана? О, да не