За Русское Дело на сербских фронтах - Борис Юрьевич Земцов

Обо всём этом я размышлял вслух. Рисковал при этом показаться сумасшедшим, так как разговаривал, по сути, сам с собою. Артём настороженно отмалчивался. По тому, как он суетливо курил, шумно вздыхал, нервно жмурился, было видно, что его мысли были заняты чем-то очень важным. Возможно, он просто переваривал вдруг ставшую реальной перспективу возвращения домой.

Остаток ночи провели на уже хорошо знакомой лавочке в сквере, примостив под головы дорожные сумки. Прежде чем заснуть, ощупал потайной карман в джинсах с тремя заветными купюрами. Показалось, что от них исходит… доброе тепло. Вот тебе и символы главного на сегодня недоброжелателя России. Кстати, на это же государство ложится и главная ответственность за теперешние варварские бомбардировки Сербии. За те самые бомбы и ракеты, что каждый день сейчас почти на наших глазах падают на Белград. Тем не менее три денежных знака с государственными символами США – самого главного на сегодня агрессора …грели. Парадокс? Да никакого парадокса! Просто три этих зелёных бумажки были единственным символом самой возможности нашего возвращения домой. Потому и совершенно неважно, что на них изображено, и в каком государстве они напечатаны. Короче, «хоть горшком назови…»

* * *

Та же лавочка в белградском сквере, тот же блокнот, при-строенный на коленях, тот же нервно курящий, слава Богу, помалкивающий, Артём рядом… только сутками позднее. Совсем недавно проревела сирена воздушной тревоги, чуть позднее другой рёв – самолётный, потом грохот взрыва, которому предшествовал столб очень густого и очень чёрно-го почему-то с вкраплениями жёлтого дыма. Громыхнуло где-то рядом, кажется, даже в горле от этого странного дыма запершило.

И это всё вместо того, чтобы поглядывать из окошка поезда на тронутые приметами весеннего обновления просторы (сейчас, наверное, ехали бы по Украине, а там степи, сады, поля – красота!), пить чай, а ещё лучше что-нибудь покрепче. Впрочем, обо всём – по порядку.

Вчерашний день начинался согласно ночным прикидкам. Прежде всего, планировалось поменять деньги (те самые заветные три стодолларовые купюры). Сербы, с кем довелось поговорить на ночном белградском вокзале, рекомендовали поменять доллары у таксистов. У них, вроде как, и курс лучше, и среди них откровенные «кидалы» куда реже встречаются. Те же сербы советовали сделать это на площади, что примыкает к вокзалу. Туда мы и решили направиться. Шли неспешно, то и дело останавливались. Артём продолжал снимать, составляя уникальную на стенах и заборах. Не сомневаюсь, с учётом уровня мастерства Артёма, это были достойные кадры.

В очередной раз остановились у какого-то солидного безукоризненной архитектуры здания. Вывески на нём не было, но и без вывески было понятно: учреждение серьёзное. Здание гармонично вписывалось в прилегающий городской пейзаж, здо́рово смотрелось на фоне высокого весеннего неба.

– Минуточку… Сейчас… Пару кадров… – успел сказать Артём, наводя фотокамеру в сторону обратившего внимания объекта.

Сказать успел, сделать ничего не успел, потому что в тот же миг какие-то, будто выросшие из-под земли, крепкие мужики в гражданской, но неприметной одежде, резко вывернули нам руки и пригнули к земле. Я очень близко увидел носки собственных башмаков, увидел ботинки Артёма, увидел много чужой обуви, увидел, как чьи-то проворные руки подхватили наши сумки. Нас… арестовали.

На мгновение показалось, что кто-то отключил разом все звуки кругом, потом звуки включили. Оказалось, что этих звуков много: шарканье ног по асфальту, чьё-то сопение, писк рации, обрывки фраз на сербском. Потом был звук подъехавшей машины, хлопки открываемых дверей, опять шарканье и новый поток обрывков сербских фраз. Теперь в ограниченное поле моего зрения (многое ли увидишь, когда всем телом напоминаешь букву «Г») попало много ног в уже военных ботинках.

Нас отвели в сторону, не больно, но решительно подталкивая, посадили в машину, куда-то, судя по времени пути, совсем недалеко, отвезли.

Чуть позднее выяснилось, что «солидное, безукоризненной архитектуры» здание, которое мы собирались запечатлеть для истории, – это здание Генерального штаба Югославской Народной Армии, и по законам военного времени подобные объекты пользуются ныне особым статусом. Стоит ли добавлять, что, опять же по законам военного времени, фотографирование таких объектов приравнивается чуть ли не к их… минированию. Короче, вляпались.

Мне показалось, что с этого момента я гораздо лучше стал понимать сербский язык. Больше того, я был почти уверен, что этот язык стал абсолютно понятен Артёму. Без переводчика, не сговариваясь, ничего не уточняя друг у друга, мы чётко уяснили, что задержали нас представители какой-то серьёзной спецслужбы, что в тот же миг была вызвана военная полиция, сотрудники которой и отвезли нас в ближайшее, совсем рядом расположенное, отделение обычной белградской полиции. Здесь после заполнения каких-то бумаг (хватило ума не подписывать ни одну из них) предстояло дожидаться… судью. Предстоял полноценный суд, призванный определить нам наказание за наше… преступление. В том, что мы преступники, полицейские, заполнявшие бумаги, нисколько не сомневались. Больше того, я уловил что-то похожее на самодовольные улыбки в тот момент, когда они разглядывали наши паспорта.

– И что теперь будет? – не удержался я от лобового вопроса.

Старший из полицейских многозначительно пожал плечами. Из того, что он в этот момент пробурчал себе под нос, я чётко услышал единственное слово «затвор» (Тюрьма по-сербски. – Б.З.) М не показалось, что при этом улыбки на лицах полицейских стали шире. Ни сколько не удивился, если бы кто-то из них поднял бы тему комплексов С-300. Тема не прозвучала. Вместо этого нас попросили снять ремни, шнурки. «Значит, в камеру», – решил про себя и не ошибся.

* * *

Вспоминая сейчас в подробностях и деталях события суточной давности, с удивлением отмечаю: перенёс всё это очень спокойно. Будто давно был обо всём предупреждён и проинструктирован, соответственно вооружён, соответственно подготовился и т. д. При всём при этом – ни грамма героизма, скорее, тупой автоматизм и какая-то очень глубокая уверенность в том, что всё кончится благополучно, как бы плохо не начиналось. Мистика? Или ощущение особого свойства сербской земли, с которой лично у меня уже столько связано? Если последний фактор, как говорится, «имеет место быть», тогда, хотя бы отчасти, понятно поведение моего спутника. Едва за нами лязгнула дверь камеры, с ним началась форменная, совсем не мужская истерика. Его колотило, он рыдал, он кричал, размазывая грязные слёзы по небритым щекам. К уже хорошо мне знакомым причитаниям типа «зачем я с тобой поехал…», «сдалась мне эта Югославия…» прибавилась свежая тема:

– Со мной аппаратуры казённой на пятнадцать тысяч долларов… Кто мне это вернёт… Что я скажу Борису Матвеевичу (Борис Матвеевич Кауфман