На новой земле - Джумпа Лахири

Я делала домашние задания за обеденным столом, поскольку комнаты теперь у меня не было. Я все работала над своим проектом о Древнем Риме, и, пока вы не приехали, он меня очень увлекал, но теперь он выглядел как-то глупо — ведь вы только что побывали там и воочию видели все знаменитые достопримечательности, о которых я читала в энциклопедиях! Я привыкла заниматься в одиночестве, но твой отец не давал мне покоя: он без конца рассказывал то о системе канализации, то об особенностях архитектуры Колизея. Нечего и говорить, что его объяснения влетали мне в одно ухо и вылетали из другого, я только боялась, что он захочет прочитать мою работу, чтобы посмотреть, как я использовала там сведения, которыми он меня засыпал. Я вежливо кивала, с тоской ожидая конца его лекции, а через час, утомившись, он разложил на столе открытки с видами, которые вы накупили в Риме, и подарил мне монетку в десять лир.

Когда вы немного пришли в себя, мы поехали в ближайший торговый центр на нашем универсале. Твоей маме нужно было купить лифчики — она могла носить мамины сари, но мамины лифчики были ей слишком велики. В пассаже наши отцы уселись в зоне отдыха под кадкой с вечнозеленой пальмой, сразу же углубившись в разговор. Тебе выдали денег и велели возвращаться через два часа, а мы втроем отправились в бутик, где продавалось белье. Твоя мама выбрала «Джордан Марш», один из самых дорогих бутиков, хотя мы с мамой всегда покупали нижнее белье в «Сирз»[12]. По дороге к лифчикам Парул-ди купила себе пару черных кожаных перчаток и кожаные сапоги до колена, которые застегивались на молнию. Она даже не посмотрела на цену, просто брала с полки то, что ей нравилось. В отделе белья к нам сейчас же подошла продавщица.

— У нас есть прелестные модели для девочек, — обратилась она к твоей матери, думая, что я — ее дочь.

— О нет, — быстро сказала мама. — Она еще слишком мала, чтобы носить бюстгальтеры.

— Ой, Шибани, ну посмотри, какие они миленькие, — с энтузиазмом сказала твоя мать.

Лифчики действительно были прелестные, сшитые из белых кружев и украшенные маленькой розочкой посередине. У меня еще не начались месячные, я во многом отставала в развитии от своих подружек по классу и все еще носила хлопчатобумажные трусы в цветочек. Меня провели в примерочную, и твоя мама заставила меня снять пальто и свитер и примерить белый лифчик. Она подогнала по размеру бретельки застегнула маленький крючок на спине. «Великолепно! Прямо как на тебя сшит! — одобрительно оглядев меня, заявила она, а потом, проведя пальцем по моей коже чуть ниже эластичного края лифчика, задумчиво добавила: — Ты, наверное, и сама знаешь, что скоро вырастешь в настоящую красавицу, Хема». Она тоже примерила несколько моделей, без тени смущения раздеваясь в моем присутствии. Я старалась не смотреть на ее выпуклые лиловые соски, странной формы грушеобразные груди и темные подмышки, от которых веяло кисловатым, экзотическим, но не противным запахом. Парул-ди настояла на том, чтобы купить мне три пары лифчиков, хотя мама шумно протестовала против такой экстравагантной покупки. По дороге назад мы остановились в отделе косметики, и твоя мать, помимо нескольких тюбиков помады и флакона дорогих духов, накупила кучу кремов, обещавших ей подтянуть кожу на шее и сделать глаза блестящими и выразительными. Ее совсем не интересовала продукция фирмы «Эйвон», которую употребляла мама. Она купила так много разной косметики, что в подарок ей дали красную матерчатую сумку, и она подарила ее мне, сказав, что в ней удобно носить книги. На следующий день я взяла ее в школу.

Через неделю твой отец вышел на работу в инженерно строительную компанию, расположенную в сорока милях от нашего дома. Поначалу мой отец каждое утро подвозил его до работы, а потом возвращался в Северо Восточный университет, где он читал лекции по экономике. Потом твой отец купил себе новенькую «ауди» с механической коробкой и стал ездить на работу сам. Ты оставался дома с нашими мамами: почему-то твои родители решили, что, пока они не купят дом, тебе незачем ходить в школу. Я чуть не умерла от зависти, когда услышала, что тебя на целых полгода освободили от этой каторги! Моя зависть и досада усугублялись тем, что по каким-то непонятным мне причинам тебя освободили также от исполнения любых домашних обязанностей. Ты не убирал за собой посуду после обеда, даже тарелку не ставил в раковину, и никогда не заправлял кровать, — я, бывало, проходила мимо своей бывшей комнаты и видела, что там царил ужасающий беспорядок. Одеяло валялось на полу, а твоя одежда уродливым комом громоздилась на моем белом письменном столе. Ты поглощал огромное количество фруктов, мог съесть целую гроздь винограда, и яблоки сгрызал целиком, с косточками. Я тогда не ела свежие фрукты, меня почему-то тошнило от странной текстуры их мякоти. А ты, хоть и жаловался на то, что фрукты в Америке совершенно безвкусные, умудрялся за короткое время сжевать все, что мои родители приносили из соседнего универсама. Когда я возвращалась из школы, ты обычно сидел в гостиной, поставив худые голые ноги на журнальный столик, погрузившись в очередной роман Азимова, найденный в библиотеке моего отца. Из сериалов ты признавал только «Доктор Кто», который я терпеть не могла.

Я не знала, что и думать о тебе, — так разительно ты отличался от моих индийских кузенов. То были тихие, послушные мальчики, они смотрели на меня открыв рот, потому что я приезжала к ним из самой Америки, и жадно ловили каждое мое слово. Ты тоже жил в Индии, но тебе я была абсолютно неинтересна. Как-то раз приятель пригласил меня в кино на фильм «Империя наносит ответный удар», и мама вдруг заявила, что отпустит меня, только если я возьму тебя с собой. Я стала протестовать, что вы с моим другом незнакомы. Хоть я и была тайно влюблена, мне не хотелось демонстрировать тебя в школе и отвечать на докучливые вопросы.

— Но ты-то с ним знакома, — неумолимо возразила мама.

— Но я ведь даже не нравлюсь ему! — взмолилась я, а мама совершенно не поняла скрытого смысла моих слов и отрезала:

— Не говори глупостей, Хема, конечно, ты ему нравишься! Пойми, мальчику тяжело, он привыкает к новой жизни, и ты должна ему помочь. Тебе-то не приходилось менять школу по нескольку раз в год.

Я замолчала, обиженная, но, к счастью, мне не пришлось тащить тебя в кино. Ты сам не захотел идти, потому что не смотрел и первую часть «Звездных войн».

Однажды я застала тебя в гостиной сидящим за пианино — указательным пальцем ты наугад нажимал на клавиши и слушал возникающие звуки. Когда я вошла, ты поднялся и перешел обратно на диван.

— Ты все здесь ненавидишь, правда? — спросила я.

— Мне нравилось жить в Индии, — сказал ты.

Я не стала говорить тебе, что наши редкие визиты в Индию мне казались ужасно скучными. Во-первых, я боялась гекконов, этих юрких ящерок, что выползали по вечерам греться в свете неоновых ламп, освещающих двор, и огромных усатых тараканов, которые подглядывали за мной, когда я мылась. Мне не нравилось, что наши родственники без всякого стеснения обсуждали меня в моем же присутствии; они говорили, например, что я не унаследовала изящные руки моей матери или что кожа у меня потемнела с того времени, как я была ребенком.

— Бомбей совершенно не похож на Калькутту, — сказал ты, как будто прочитав мои мысли.

— А он ближе к Тадж-Махалу? — спросила я.

— Нет.

Ты повернулся и внимательно посмотрел на меня, как будто впервые увидел по-настоящему.

— А на карту взглянуть тебе не приходило в голову?

В одну из наших поездок в торговый центр ты купил себе пластинку, по-моему «Роллинг Стоунз». Обложка у нее была белая с изображением чего-то похожего на кусок торта[13]. Мои пластинки — «Абба», Шон Кэссиди, подборка песен диско, которую я заказала по каталогу на свои карманные деньги, — которые так и остались лежать на полке у меня в спальне, ты не слушал. Ты и свою пластинку не стал проигрывать на моей дешевой вертушке — вместо этого ты спустился вниз на цокольный этаж и прошел в кабинет моего отца. Там, в специальном шкафчике с закрывающимися дверцами, отец хранил свое главное сокровище — стереосистему с колонками и встроенным приемником, единственную по-настоящему дорогую вещь, которую он купил за всю свою жизнь. Мой отец очень ревниво относился к «музыкальному центру». Мне было запрещено даже подходить к нему, и маме тоже. По субботам отец протирал его специальной мягкой тряпочкой, а потом слушал свою коллекцию индийских певцов.

— Эй, это нельзя трогать, — сказала я.

Ты повернулся ко мне, сдвинув брови. Крышка проигрывателя была уже поднята, пластинка вертелась. Ты постоял, покачивая на пальце тонарм и глядя на меня с нескрываемой враждебностью.

— Я знаю, как обращаться с техникой, — резко сказал ты наконец, а потом дал игле резко упасть на пластинку.