Время для счастья - Мария Метлицкая

не дожидаясь его реакции, глянула на часы: — Ого! Однако. Мне надо двигаться. Хорошо, что повидались.

Он стукнул себя по лбу:

— Люб, я дурак! Подарок в номере, я, как всегда, забыл — кто-то позвонил, ну я и… прошляпил.

Она посмотрела ему в глаза:

— Какой подарок, Гриша? Мне ничего не нужно. У меня все есть.

— Подарки дарят даже тем, у кого все есть! — усмехнулся он. — Подождешь меня? Пять минут, не больше! Или поднимемся?

Теперь усмехнулась она:

— К тебе в номер? Гриша, ей-богу, смешно! Ты решил меня соблазнить?

Он не смутился:

— Ага. Так и есть. Ну что, будешь сопротивляться?

— Не буду. Просто не поднимусь. И извини — ждать тоже не буду.

Он сложил ладони в молитвенном жесте.

— Ладно, — вздохнула она, — иди за своим подарком. У тебя пять минут.

Он бросился к лифту.

Уже раскрылась лифтовая дверь, и она увидела синий ковер на полу кабины, и огромное зеркало в витой золотой раме, и услышала музыку, льющуюся из динамика.

— Гриша! — отчаянно выкрикнула она. Горло перехватил сильный и острый, как укус осы, спазм.

Он замер, обернулся.

Как он смотрел на нее!

Люба сделала шаг вперед.

Его номер был рядом, почти напротив лифта.

Карточка открыла дверь мгновенно. Карточка не ключ, она не боится дрожащих рук.

Они бросились друг к другу, позабыв закрыть дверь.

Но умная дверь закрылась сама.

А дальше… Дальше была сама жизнь.

Уходя, она бросила:

— Все, Гриша. Больше мы не увидимся. И умоляю, ничего не отвечай!

Он не ответил.

«Зачем? Зачем, — думала она. — Я просто рехнулась. Отомстила? Кому? Илье или Грише? Обоим? Анекдот, чистый анекдот, и все. Или вся моя жизнь анекдот? Какой я оказалась лгуньей — столько лет обманывать саму себя! Да идите вы оба! И один, и второй! Оба использовали меня. И оба мне врали. Оба предавали меня. Или это я их использовала? А что, хорошая мысль, интересная!»

Ей стало смешно.

Илья встретил у двери, в глазах беспокойство. Сразу сто дурацких вопросов: «Где, зачем, почему так долго, голодная, замерзла?»

«Господи, остановись. Замолчи, умоляю».

Сослалась на мигрень. Принес таблетку и чай, укрыл одеялом.

«Заботливый, — усмехнулась она. — Ну-ну. А что, заслужила. Долгой и верной службой длиной в целую жизнь».

Таблетку выпила — вот не надо врать про здоровье! И вправду начала болеть голова. И чай выпила, сладкий, с лимоном, такой, как она любила. Потянулась за телефоном, чтобы выключить звук. Увидела сообщение. Гриша. Господи, ну просила ведь! И он обещал!

Впрочем, разве он когда-нибудь выполнял свои обещания?

Разозлилась, сначала даже смотреть не хотела, а потом посмотрела — женщина.

Там было совсем коротко:

«Ты — самое лучшее, что было в моей жизни».

Люба усмехнулась: «Да-да, как же, как же, знаем мы вас».

Но было приятно. Сообщение не стерла, черт с ним. Если кто-то увидит — тоже черт с ним. Ей все равно.

Повернулась на бок, уютно укрылась, зевнула и приготовилась спать.

Илье нравилась его сегодняшняя спокойная и размеренная жизнь. Жизнь пенсионера. Хватит, набегался. Нанервничался, напсиховался. Хорош. Он принял правильное решение. Он свободен! Как чуден запах и вкус свободы! Как ему нравится никуда не спешить! Не дергаться от телефонных звонков, не ждать подставы от партнеров, не бояться налоговой, проверок, наводок от конкурентов. Всему свое время. Его время осталось там, в недалеком прошлом. А сейчас он хочет просто жить. Жить и получать удовольствие. Правда, от удовольствий он никогда не отказывался. Но сейчас и удовольствия изменились. И слава богу, он научился ценить то, что важнее всего.

Итак, через час-другой бассейн. Да, чуть попозже, а сейчас он поваляется. Может, вздремнет. А может, вообще пропустит бассейн. Пообедает, и… что там дальше? А дальше он сядет к телику. Посмотрит какой-нибудь детектив. Да, день сурка! Кто бы мог подумать, что ему это понравится? Люба говорила, что у нее вся жизнь день сурка. Да ладно уж! Все же поездили, кой-чего повидали! И, самое главное, что в соседней комнате спит она, Люба, его жена. Главное, что она здесь, рядом, только руку протяни.

И он ощутил себя самым счастливым.

Люба безмятежно спала. И кажется, тоже не ощущала себя несчастной. По крайней мере, во сне она улыбалась.

На круги своя

— А браслет я отдам Люське, — бубнила Тереза.

— Ага, отдай, — откликнулась Нана и добавила тише, глубоко вздохнув: — Господи, ну как же мне все надоело!

Она влезла на старый шаткий венский стул и потянулась к верхней полке огромного темного резного буфета. Боже, сколько на нем резных финтифлюшек, затейливого деревянного кружева, крученых непонятных цветов, утиных и рыбьих голов — и сколько же на всем этом старье пыли! Тереза, увлекшись любимой темой, продолжала:

— Борьке квартиру, а кому еще? Все-таки он единственный кровный родственник.

Это камень в Нанин огород — знай и ни на что не рассчитывай!

— Хотя, — вздохнув, добавила Тереза, — Борька, конечно, сволочь. Только и ждет, когда я подохну. Все ждут!

Опять за свое! Однако в этих словах была доля правды, причем приличная доля. Нана старалась считать, что к этим «всем» она не относится. Это было несложно — рассчитывать на что-нибудь у нее причин особенно не было. Тереза надолго замолчала и немигающим взглядом уставилась в окно.

— Что молчишь? — вдруг крикнула она Нане. — Тебе, что ли, думаешь, квартира?

Нана спрыгнула со стула, села на него, посмотрела на Терезу и тихо сказала:

— Ну оставь, пожалуйста. Ничего я не жду.

— Врешь! — выкрикнула Тереза и повторила: — Врешь! Святошу из себя корчишь, а сама только и думаешь, что же отвалится лично тебе.

— По себе судишь, — ответила Нана. — Обед греть?

Тереза встрепенулась:

— Что ты там накулемала? Опять небось овощной суп? Надоело до чертей. Хочу мяса, жареного мяса, лобио хочу, сулугуни. Ты грузинская женщина? Или диетсестра в больнице?

— Одно другому не помеха, — ответила Нана. И добавила: — А про все вышеперечисленное я тебе давно советую забыть. Если, конечно, ты хочешь жить дальше.

— Жить? — возмутилась Тереза. — Это называется жизнью? Без чашки кофе по утрам, без рокфора, без бисквитов с джемом? Если это жизнь, то смерти я точно не боюсь.

Тереза скорчила гримасу, одну из тех, которой она часто пользовалась в жизни и которая, видимо, когда-то прекрасно работала, — гримасу обиженной девочки. И застучала ногтем по столу. Ногти у нее были длинные, очень крепкие, слегка загибающиеся вовнутрь. Нана махнула рукой и пошла на кухню. Пока грелся