История Византийской империи. Т.1 - Александр Васильев

Вероятно, еще в начале мединского периода из многочисленных основных учений и установлений выделились в виде обязательных требований ислама следующие пять: 1) исповедание единого Бога-Аллаха и его посланника Мухаммеда; 2) совершение строго установленной молитвы в определенное время, с соблюдением определенных обрядов; 3) уплата известной суммы на военные и благотворительные нужды мусульманской общины; 4) пост в месяце рамадане; 5) совершение паломничества в Мекку к Каабе (по-арабски такое паломничество называется хадж). Все основания и правила мусульманской религии соединены в священной книге откровений Мухаммеда, называемой Кораном; последний распадается на 114 глав (по-арабски суры). Предание о словах и деяниях Мухаммеда, объединенное позднее в различных сборниках, носит название сунны.

История первоначального ислама при Мухаммеде принадлежит, из-за состояния источников, к одним из наиболее темных и спорных вопросов в истории. А между тем для истории Византии VII века этот вопрос имеет громадное значение, так как от его посильного решения зависит очень многое в объяснении причин необычайно быстрых военных успехов арабов, повлекших за собой потерю для империи ее восточных и южных провинций, Сирии, Палестины, Египта и Северной Африки.

В виде примера разноречивости ученых мнений о первоначальном исламе можно привести мнения трех современных глубоких знатоков ислама. Один из них (Гольдциер) пишет: «Нет сомнения, что в душе Мухаммеда уже жила мысль о распространении своей религии за пределы Аравии и превращении учения, возвещенного вначале лишь ближайшим родственникам, во владычествующую над миром силу»[481]. Другой ученый (Гримме) говорит, что, на основании Корана, можно считать конечной целью Мухаммеда и ислама «полное обладание Аравией»[482]. Наконец, третий современный нам ученый (Каэтани) пишет, что пророк даже не думал об обращении всей Аравии, всех арабов[483].

При жизни Мухаммеда вся Аравия не была подчинена ему. Можно даже вообще сказать, что вся Аравия, в течение всего своего существования никогда не признавала исключительно одного властителя. В действительности Мухаммед господствовал над областью, обнимавшей, может быть, менее трети всей поверхности полуострова. Эта часть и находилась под влиянием новых идей ислама. Остальная часть полуострова продолжала жить в политических и религиозных условиях, немногим отличающихся от тех, которые там существовали до появления ислама. Мы уже знаем, что на юго-западе полуострова, в Йемене, было христианское государство, продолжавшее свое существование и в эпоху Мухаммеда. Но ведь и большинство племен в северо-восточной Аравии было христианским, так как преобладающей религией Месопотамии и арабских областей вдоль Евфрата было христианство, которое там сильно распространилось по сравнению с пришедшей в полный упадок официальной персидской религией. Таким образом, в момент своей смерти, Мухаммед не был ни политическим властителем всей Аравии, ни ее религиозной главой.

Интересно отметить, что вначале Византия видела в Мухаммеде и последователях его учения род арианства и ставила ислам наравне с другими христианскими сектами. Византийская апологетическая и полемическая литература выступает против ислама так же, как против монофизитов, монофелитов и представителей других еретических учений. Живший в VIII веке при мусульманском дворе и принадлежавший к сарацинской семье знаменитый Иоанн Дамаскин, например, не видел в исламе новой религии, но лишь аналогичный с другими ересями пример отпадения от истинной христианской веры. Византийские историки также весьма мало интересовались выступлением Мухаммеда и вызванным им политическим движением[484]. Из хронистов первым сообщает сведения о жизни Мухаммеда, «правителя сарацин и лжепророка», писавший в начале IX века Феофан[485].

В представлении средневековой Западной Европы мусульманство также не было особой религией, но лишь одной из христианских сект, родственной по догматам с арианством. Даже во второй половине Средних веков Данте в своей «Божественной комедии» относит Мухаммеда к еретикам и называет его одним из «сеятелей соблазна и раскола» (Seminator di scandalo е di scisma. Inf. XXVIII, 31—36).

Причины арабских завоеваний VII века

Обычно, в виде одной из главных причин поразительных военных успехов арабов в VII веке в борьбе с Византией и Персией приводится религиозный энтузиазм мусульман, переходивший часто в религиозный фанатизм, в полную нетерпимость. Арабы будто бы бросились на азиатские и африканские области, выполняя завет пророка, предписывавший обращение всего мира в новую веру, и одержанные арабами победы объяснялись религиозным воодушевлением, заставлявшим фанатиков-мусульман с презрением относиться к смерти и сделавшим, таким образом, их натиск непреодолимым.

Эта точка зрения должна быть признана ошибочной. В момент смерти Мухаммеда убежденных мусульман было немного; но и это меньшинство оставалось в Медине до окончания первых великих завоеваний; лишь очень немногие из них бились в Сирии и Персии. Громадное же большинство воевавших арабов состояло из бедуинов, знавших ислам лишь по имени, имевших в виду исключительно материальные, житейские выгоды и жаждавших добычи и необузданной вольности. О каком-либо религиозном энтузиазме с их стороны не могло быть и речи. Затем, первоначальный ислам был терпим. Коран прямо заявляет: «В религии нет принуждения» (II, 257). Известно терпимое отношение первоначального ислама к христианству и иудейству. Коран говорит о допущении Богом других религий: «Господь твой если бы захотел, сделал бы людей одной религиозной общиной» (XI, 120). Религиозный фанатизм и религиозная нетерпимость в исламе есть явление позднейшее, несвойственное арабской нации и объяснимое влиянием мусульман-прозелитов. Итак, вопрос о религиозном энтузиазме и фанатизм арабов-завоевателей VII века отпадает.

По новейшим исследованиям (например, Каэтани), настоящими причинами неудержимого натиска арабов были причины практического и материального характера. Бедная по природе Аравия не могла более уже удовлетворять жизненным потребностям арабов, которые, под угрозой нищеты и голода, должны были сделать отчаянную попытку спастись «из горячей темницы пустыни». Эти безысходные условия и объясняют ту всесокрушающую силу, с которой арабы ринулись на Византию и Персию. Какого-либо религиозного элемента в этом движении искать нельзя[486].

Но если даже признать некоторую правильность только что приведенной точки зрения, то тем не менее одними условиями аравийской жизни нельзя объяснить военных успехов арабов. Причину последних надо искать также в условиях жизни византийских восточных и южных провинций, прежде всего перешедших в руки арабов, а именно: Сирии, Палестины и Египта. Выше уже неоднократно отмечалось все усиливавшееся недовольство этих провинций из-за религиозных мотивов. Будучи большей частью монофизитскими и встречая, особенно после смерти Юстиниана Великого, ярко выраженную неуступчивость центрального правительства в отношении их монофизитских убеждений, эти провинции готовы были отделиться от Византии и предпочитали очутиться под владычеством арабов, которые отличались религиозной терпимостью и для которых важно лишь было, чтобы новые подданные платили определенные налоги; религиозные же их верования мало интересовали арабов.

С другой стороны, православная часть населения восточных провинций была также недовольна политикой центральной власти из-за некоторых уступок монофизитам, особенно в VII веке. В связи с монофелитской тенденцией Ираклия Евтихий, арабский христианский историк Х века, говорил, что граждане Эмессы (Химса) называли императора «Маронитом (монофелитом) и врагом нашей веры»[487], а Белазури, арабский историк IX века, говорил, что затем они обратились к арабам, говоря: «Ваша власть и правосудие приятнее нам, чем та тирания и те оскорбления, которым мы подвергались»[488]. Это, конечно, арабское свидетельство, однако оно точно отражает образ мысли православного населения. Кроме того, большая часть населения византийских областей Сирии и Палестины в своей большей части принадлежало к семитской расе и, главным образом, к арабской народности. Поэтому арабы-завоеватели в покоренной стране встретили единоплеменное население, говорившее на их же языке. По словам одного ученого (de Goeje), «дело, таким образом, не шло о покорении иностранного владения, дань с которого была бы единственной прямой выгодой, но о возвращении части отечества, изнемогавшей под чужеземным игом»[489]. Помимо благоприятного для арабов настроения среди монофизитского населения вышеназванных провинций и племенного с ним родства, не надо спускать из виду, что Византия и ее войска после продолжительных, хотя в конце концов и удачных войн с персами, были ослаблены и не могли оказать свежим арабским силам надлежащего сопротивления.