Дельцы.Том I. Книги I-III - Петр Дмитриевич Боборыкин

— Какъ-бы хорошо было на тройкѣ! — вырвалось у ней.

— На тройкѣ? — отозвался Малявскій, не поднимая головы.

— Да!

— Послѣ ужина, извольте. Прокатиться можно къ Дороту.

— Куда?

— Къ Дороту: такое есть убѣжище за Нарвской заставой. Никогда не бывали?

— Нѣтъ.

— Зимній садъ тамъ. Вотъ послѣ ужина и двинемся чай пить или шампанею, глядя по разсмотрѣнію.

— Все пить…

— Да вѣдь вы хотѣли шампанеи?

— Вино — забвеніе.

— Ну, нельзя-ли безъ поззіп. Стой, дуракъ, куда тебя несетъ?!

Съ этимъ окрикомъ Малявскій высадилъ Зинаиду Алексѣевну на подъѣздъ Огюста.

III.

Во второй разъ попадала Зинаида Алексѣевна въресто-ранъ на холостой ужинъ. Ей было нѣсколько зазорно, хотя она и сознавала, что, разъ пожелавши «изучать Петербургъ», бы. ю-бы не логично проявлять особую щепетильность. Она прошла вслѣдъ за Малявскимъ наверхъ, кинувши бѣглый взглядъ на нижнее помѣщеніе, откуда изъ корридора выставились двѣ круглыхъ татарскихъ головы. Особый, душный воздухъ, смѣсь кухонныхъ испареній съ пылью и запахомъ газа, охватилъ ее, и кровъ сеіічасъ-же бросилась въ лицо.

— Воротилинъ здѣсь? — крикнулъ Малявскій татарину, когда они поднялись въ верхній корридоръ.

— Здѣсь, — отвѣтилъ татаринъ.

— Въ красной комнатѣ?

— Да-съ, пожалуйте..

— Вы раздѣньтесь тамъ! — кинулъ Малявскій Зинаидѣ Алексѣевнѣ и съ шумомъ вошелъ въ красную комнату.

Въ лѣвомъ углу, на диванѣ, около стола, гдѣ татары суетились и уставляли закуску, помѣщался Ипполитъ Ивановичъ и полулежа курилъ сигару. Больше въ комнатѣ никого не было. И Малявскій, и Зинаида Алексѣевна въ одно время оглядѣлись и по лицамъ ихъ промелькнули совершенно противоположныя выраженія: онъ сдѣлалъ недовольную гримасу, опа почти улыбнулась.

— Вы одни? — вскричалъ Малявскій, обращаясь къ Воротилину.

Тотъ всталъ и поклонился въ сторону Зинаиды Алексѣевны.

— Одинъ! увы и ахъ!

— Да какъ-же это?

— Да такъ-же: обѣщала адать, а уѣхала съ какими-то кавалергардами.

— Экой вы плохой! ну, вы-бы къ другой какой заѣхали…

— Я ужь очень взбѣсился.

— Что-же вы не раздѣваетесь, — обратился Малявскій къ Зинаидѣ Алексѣевнѣ: — вамъ такъ жарко будетъ.

Она, довольно-таки сконфуженная, начала развязывать свой платокъ.

— Позвольте мнѣ помочь вамъ, — разлетѣлся Воротилинъ и началъ развязывать ей узелъ. — Иларіонъ Семенычъ, представьте меня.

— Сейчасъ, сейчасъ, дайте срокъ, я еще не успѣлъ снять пальто! Человѣкъ! Возьми!

Татаринъ стащилъ съ него пальто.

— Ну-съ, надо васъ перезнакомить: Ипполитъ Ивановичъ Воротилинъ, Зинаида Алексѣевна Тимоѳеева, желающая изучать петербургскую жизнь во всѣхъ ея фазисахъ и проявленіяхъ. Зинаида Алексѣевна будетъ единственная дама на нашемъ ужинѣ. Я хотѣлъ ей показать и женскій полъ, да вы, Ипполитъ Иванычъ, сплоховали! Пожалуйста, ие стѣсняйтесь, Зинаида Алексѣевна, а то вы насъ заморозите. Вотъ закуска. Не хотите-ли немножко водочки?

— Не желаю, — отвѣтила все еще сконфуженная Зинаида Алексѣевна.

— Напрасно, четверть рюмочки куда ни безполезно, особенно въ началѣ зимы, когда надо съизнова привыкать къ холоду.

— Не желаю, — повторила Зинаида Алексѣевна и отошла къ зеркалу поправить волосы.

— Кто такая? — спросилъ Воротилинъ на ухо Ма-лявскаго.

— Дочь бѣдныхъ, но честныхъ…

— Препикантная особа.

— Еще-бы!

— Обработали, злодѣй!

— Не совсѣмъ еще.

— Неужели насчетъ платонизма?

— Середка на половинкѣ.

— Ну, ужь это, батенька, больно швахъ…

— Попробуйте, добейтесь….

И Малявскій, самодовольно усмѣхнувшись, налилъ себѣ померанцевой горькой, проглотилъ, поморщился и сталъ закусывать какой-то маринованной рыбой.

— А вы позволяете пробовать? — спросилъ Воротилинъ, нагибаясь надъ столомъ.

— Пріударьте, — кивнулъ Малявскій, прожовывая закуску съ непріятнымъ причмокиваньемъ.

Зинаида Алексѣевна стояла у зеркала и, оправляя свою прическу, думала:

«Однако, я себя глупо веду. Ужь если я согласилась пріѣхать сюда, такъ надо держать себя посмѣлѣе. Ко мнѣ ничего не пристанетъ. Посмотрю я, что за народы — интимные пріятели Иларіона Семеныча? Они, можетъ быть, и занимательны. Этотъ Воротилинъ похожъ на откормленнаго швейцара, гдѣ-нибудь на Англійской набережной. Должно быть, пзъ адвокатовъ. Женщинъ не будетъ, видно. А и на нихъ было-бы ново посмотрѣть».

— Пожалуйте къ закускѣ, — крикнулъ ей Малявскій. — Если водочки не желаете, такъ закуской, по крайности, закусите.

— Закуской закушу, — отвѣтила она ему въ тонъ и подошла къ столу. — Вы кого-же ждете еще, господа?

— Самаго толстаго человѣка, какого вы когда-либо видали, — отозвался Воротилинъ: — знаменитаго Бориса Павловича Саламатова.

— А чѣмъ-же онъ знаменитъ? — освѣдомилась Зинаида Алексѣевна.

— Первый нашъ дѣлецъ во всемъ Петербургѣ, — объяснилъ Малявскій полушутливо — если это только васъ интересуетъ.

— А что-жь онъ дѣлаетъ?

— Все, — откликнулся Воротилинъ.

— Именно все, — повторилъ Малявскій. — Чѣмъ больше вглядываешься въ Бориса Пивловича, тѣмъ сильнѣе изумляешься его необычайнымъ, такъ-сказать, творческимъ талантамъ. Чего только этотъ человѣкъ не способенъ достать и сдѣлать, если захочетъ. Гомерическая натура! Не подходитъ она размѣрами подъ мизерный Петербургъ. Пить-ли начнетъ…

— Два ушата надо влить! — крикнулъ съ хохотомъ Воротилинъ.

— Есть-ли примется, — продолжалъ Малявскій: — цѣлаго быка уберетъ. Работать можетъ по сорока-восьми часовъ съ ряду, не разгибая спины…

— Ну, теперь-то врядъ-ли, — вставилъ Воротилинъ.

— Да и теперь еще можетъ. Вы представьте себѣ, Зинаида Алексѣевна, какія силы у этаго человѣка: проиграетъ онъ всю ночь напролетъ въ карты, ну, и притомъ, разумѣется, выпито бываетъ безъ мѣры, вернется домой въ восьмомъ часу утра, ему на голову ушатъ воды, и онъ тутъ-же становится къ конторкѣ и пишетъ проектъ какого-нибудь общества, который сторговалъ за двадцать, тридцать тысячъ рублей. И въ двѣнадцать часовъ — проектъ готовъ!.. Привозятъ ему двадцать тысячъ, онъ ихъ кладетъ въ карманъ, отдаетъ проектъ, и потомъ ѣдетъ по службѣ, какъ встрепанный, а вечеромъ начинается та-же исторія.

— Неужели за три часа работы можно получить двадцать тысячъ? — изумленно спросила Зинаида Алексѣевна.

— Такимъ людямъ, какъ Саламатовъ, можно, — подтвердилъ многозначительно Малявскій. — Даромъ не будутъ платить. Видите-ли, сударыня моя. на свѣтѣ за то только и даютъ большія деньги, что можетъ быть сейчасъ приведено въ исполненіе, а Борисъ Павловичъ какъ-разъ и съѣлъ собаку на фабрикованіи такихъ прожетковъ, къ которымъ-бы никакія чины и власти никоимъ образомъ не придрались, иголочки-бы не подточили; а между строками можно было-бы въ оныхъ прожектахъ читать все, что угодно, и на основаніи разныхъ пунктовъ позволить себѣ то, чего въ уставѣ совсѣмъ и не значится…

— Полноте, Иларіонъ Семенычъ? — вскричалъ Воротилинъ, останавливая Малявскаго: — вашей знакомой вовсе не весело слушать такія подробности о свѣтилѣ петербургскаго спекуляторскаго міра…

— Напротивъ, — отозвалась Зинаида Алексѣевна: — меня люди только и интересуютъ, когда они что-нибудь значатъ. Вы ждете вашего пріятеля; когда онъ войдетъ въ эту комнату, я ужь буду знать, что это за личность… Вы вѣдь навѣрно адвокатъ? — обратилась она вдругъ къ Воротилину.

— А какъ вы это отгадали? — спросилъ Ипполитъ Ивановичъ и воспомнилъ при этомъ сцену у Загариной когда Лиза спрашивала его, «авокатъ» онъ или нѣтъ.

— У васъ такое лицо типическое.

— Ха, ха, ха! — разразился Малявскій. — Это васъ баки выдаютъ, Ипполитъ Ивановичъ: самаго адвокатскаго покроя.