Зимние Дацзыбао - Евгений Янович Сатановский

и лагерь за «линией Габерландта» были терпимы. Кто остро чувствовал своё одиночество и бессилие, во всём мире у него никого не было, и никто нигде его не ждал, то, что он умел и любил, никому не было нужно, и остаток дней казался сплошной беспросветной тьмой, тому даже сносное существование было не в радость. Оттого воспоминания у всех разные, книги у всех разные и отношение к жизни было ой какое разное.

У каждого детство своё и юность своя, и их не вернёшь и не изменишь. Дружная была семья или нет. Пили горькую или в меру, по праздникам. Били детей или любили их. Читали книги и ходили в театры и кино, или сидели на лавочке во дворе, козла забивали. Старались из того, что было, что-нибудь вкусное приготовить, или что было, то и заглатывали, не обращая на то, какой у него вкус, особого внимания. В общем, такая же разная была жизнь, как люди. Они в стране и были разные, и остались, после того как её не стало. Хорошие и плохие, умные и глупые, подлые и порядочные, идеологически ориентированные и нормальные, верующие и не заморачивающиеся. Последнее именно в такой форме, поскольку атеизм тоже вера, только в то, что Б-га нет. Насчёт чего мало кто из тех, кто по нынешним временам его осуждает, пока наше начальство демонстрирует приверженность к религии и её патронирует, задумывается. С ним, с начальством, и с верой всегда и везде так. Каковы попы, таковы и их приходы…

Почитаешь Солженицына, мрак кругом был и сплошное негодяйство. Посмотришь фильмы Рязанова и Данелии, Гайдая и Кеосаяна – нормальная жизнь. Свои заморочки, свои глупости и перегибы, но жить было можно. И жить на самом деле было можно. И сейчас можно. Опять же, по-разному, и многое страшно раздражает. Но и до того многое раздражало. И после нас будет раздражать. Человек так устроен. Умные и честные наверх не сильно всплывают, разве что по случайности: как было, так и осталось. Профессионалов там меньше, чем в прежние времена, больше блатные. Тогда тоже шлюха, подхалим, карьерист, взяткодатель и блюдолиз могли больше, чем нормальный человек, но стараться надо было хоть как-то, хоть по какой-то линии. Партийной или профсоюзной. А теперь всё упростилось. Опять же, откровенные бандиты в верхах в большом количестве проросли. Специфика эпохи. Непосредственная она. Воровато-жуликоватая, не в пример прежним стандартам. Ну эволюция страны такая.

Однако вспоминается уже не про то, что было в социально-общественном и экономическом смысле, тем более что это тогда не осознавалось. Некогда было над смыслом жизни думать, просто жили. Да и сравнивать было не с чем. Не то что в нынешние времена, когда снято, переведено, издано всё, на экране и книжных полках можно найти что угодно, а чего там нет, то есть в интернете. Да и по миру никто ездить не запрещает. Хочешь эмигрируй, хочешь так путешествуй. Все горизонты перед тобой – присматривайся, ищи, где тебе лучше, и вообще, где что лучше – оседай там и сколько хочешь живи. После десятков лет изоляции в огромной, но находящейся за железным занавесом стране, – потрясающее ощущение: увидеть самому, как мир устроен. Огромное достижение. Кто в СССР не жил, тому не понять. Кто жил, но по какому-то стечению обстоятельств был выездным – тоже. Искупаться в морях, о которых ты читал, увидеть далёкие города и страны, почувствовать их вкусы и запахи… Великое дело.

Теперь, с возрастом, когда был в трёх с лишним десятках стран – в Штатах и Израиле раз по сто с лишним, а впереди только огрызок пожилого возраста и старость, если не повезёт до неё дожить, когда сил совсем нет, организм отказывает даже в самом простом, и если власть с её удивительной способностью натыкаться по нескольку раз за столетие на одни и те же грабли накроет страну, то сделать уже ничего не сможешь, вспоминаются чаще всего вкусы детства. То, что готовили дома, остаётся с тобой навсегда. Именно это самая правильная еда. Она у всех разная. Что одному восторг и объедение, другому ничего особенного. Но по всему миру домашняя кухня – самая популярная. И это правильно. Перечислять, что в семье было специалитетом мамы, что папы, который готовил многие блюда лучше мамы, что дедушек с бабушками, можно до бесконечности. Но раз пришла охота поговорить о старых временах и старых вкусностях, вспомним одну, которая съедалась особенно быстро.

Называлась эта штука просто, как всё правильное: пеканьки. Происходила родом с Украины: семья была из Днепропетровска, который когда-то был Екатеринославом, а что переназовут его так по-идиотски, как нынешняя власть украинская сделала, представить было тяжело. По крайней мере, находясь в здравом уме и трезвой памяти. Ну да там и с тем и с другим теперь плохо. Представляла собой вспоминающаяся вот уже полвека вкусность кусочки не слишком толстого рулета из сухого теста, смазанного сверху яйцом, присыпанного внутри корицей с сахаром и запечённого на противне в духовке. Начинка была из толчёных грецких орехов, смешанных с изюмом и обильно политых густым сливовым повидлом. Причём, в отличие от нынешних штруделей, продаваемых в магазинах, с защипанными с двух сторон концами – горбушкой. Резали его либо сразу, перед выпечкой, либо потом, горячим, чтобы не крошился. Чаще второе: вытекшее запёкшееся повидло было трудно отскребать с противня.

С другой стороны, в первом варианте кусочки рулета были буквально пропитаны кипящим повидлом, образовывавшим после запекания со всех сторон глянцевую тугую корочку. Б-же, как это было вкусно! Особенно по сравнению с фабричной выпечкой… В горбушках повидла было мало, так что их подъедали под конец. Что до остального – главной проблемой было не съесть всё сразу. Запах по всему дому стоял удивительный. Помещалось на противне от трёх до четырёх рулетов – вдоль. Четыре стандартных или три толстых, расплывшихся под собственным весом. Эти всегда резали уже после выпечки, иначе они бы плавали в кипящем повидле. В принципе, домашний штрудель вещь простейшая, но в наших пекарнях его никто не делает. В Израиле, где выпечки море и вообще еда – национальный спорт, встретить его можно, но не с повидлом, а с джемом, маком или шоколадом, вдвое толще того, который из детства, не такой тугой и присыпанный сахарной пудрой. Реверансы европейцам, что ли?

Что до именно такого, который вспоминается, он встретился один раз в жизни, на далёкой от Манхэттена окраине Квинса, Сигирт-бульваре, у океана, по соседству с домом, где живёт старенькая, но