Александрия. Тайны затерянного города - Эдмунд Ричардсон

о его состоянии Бину». Тот скрепя сердце прислал Массону огрызки «холодной баранины». «Следующие 2–3 дня мне не давали другой еды»[992]. «Я бы голодал и дальше, – пишет Массон, – если бы один из стражников, опять-таки без моей просьбы, снова не доложил о том, что меня не кормят». Бин нехотя пообещал, «что мне не дадут умереть с голоду, после чего утром и вечером мне стали приносить по куску черствого хлеба с базара. На этом я протянул несколько дней»[993]. Никто его не навещал.

Слабый и психологически травмированный, Массон знал, что должен испить чашу горя до дна. Не могли же его арестовать за дезертирство по прошествии стольких лет? Или Бин решил, что Массон затеял в Калате какую-то гнусность? Когда они томились там в заключении вдвоем с Лавдеем, им принесли письмо от Бина. «Загадка пребывания мистера Массона в Калате, – говорилось в нем, – произвела на меня впечатление и привела к мнению, что неведомые мне соображения, побудившие тайно остаться там, вряд ли отвечают интересам нашего правительства»[994]. Даже Лавдей счел это смехотворным, «был сконфужен и даже, отдадим ему должное, поражен. «Бедняга, – сказал он мне, – ваше дело непростое, вы делите со мной несчастье, и при этом вас подозревают непонятно в чем». Я утешал его, говоря, что капитан Бин должен был поделиться своими подозрениями с теми, кто их наверняка высмеет»[995]. Последнее письмо Лавдея завершалось мольбой к Бину: «Не держите мистера Массона в неволе, отбросьте ваши предрассудки. Я в нем полностью уверен. Он восполнит все то, что упустил я»[996].

«Могу вас уверить, – написал Массон Бину, – что у меня не было других причин ехать в Калат, чем у любого, кто переезжает с одного места в другое. Я ожидаю, что вы удостоите меня беседой, чтобы я дал дальнейшие разъяснения, если они окажутся необходимыми»[997]. В чем бы ни состояло недопонимание, Массон был уверен, что устранит его за несколько минут. Но он, как всегда, переоценил Ост-Индскую компанию.

Пока Массон томился в Кровавой камере, Бин был занят тем, что делился своими подозрениями на его счет с любым, кто был готов его слушать. «Не имея прямых доказательств, я сильно подозреваю мистера Массона в интригах. «Тот факт, – писал он Макнахтену в Кабул, – что мистер Массон не покидал Калат, служит изобличающим свидетельством его опасных замыслов. Содержание и тон его письма, которое мне передали вместе с письмом от лейтенанта Лавдея, ясно указывает на то, что он сторонник претензий молодого хана на главенство в Кабуле и имущество своего отца. Прошу передать мне инструкции по обращению с этим субъектом, если он попадет в мои руки»[998]. Макнахтен был только рад подыграть Бину. «Докладываемые вами факты о мистере Массоне весьма подозрительны, – написал он Бину, хотя ни одного факта в письме не приводилось. – Если этот субъект попадет к вам в руки, вы имеете полномочия его задержать»[999].

Через несколько дней Бин, чрезвычайно довольный собой, вызвал Массона и сказал ему: «Не следует удивляться, что вызывают подозрения люди, путешествующие переодетыми, когда невозможно не знать о русских интригах, имеющих место в этой стране»[1000]. Фактически, продолжил Бин «крайне серьезно», недавно он получил донесение от другого офицера, майора Аутрема, касающееся некоего загадочного русского агента. Этот русский якобы командовал отрядом из 700 арабов и, судя по всему, «собирался усадить сына покойного Мехраб-Хана на муснуд [трон] в Калате»[1001]. Сопоставив это донесение с «письмом мистера Массона из Калата, исполненным заинтересованности в благе молодого хана и его мятежных сирдаров, я не мог не укрепиться в своих подозрениях в отношении целей мистера Массона в Калате»[1002]. Поэтому Массона снова бросили в тюрьму. У него кружилась голова. Бин решил, что поймал русского шпиона!

«Боже, смилуйся над этим простаком!» – думал Массон. Но при этом ему было не до смеха. Бин, «похоже, убедил себя», что Массон и был тем самым загадочным русским, да еще воображал, что тот «командует страшным отрядом, состоящим из арабов»[1003]. Так Массон оказался виновным в государственной измене, и мало кто изъявил бы готовность выступить свидетелем его невиновности перед Ост-Индской компанией. Неужели спустя столько лет после дезертирства его все-таки настигла расплата? Однажды он уже едва избежал петли – и вот опять?

«Ни в коей мере не желаю доставлять вам хлопоты, – написал Массон Бину, саркастически приписав «или по крайней мере ненужные хлопоты», – но прошу, с вашего позволения, указать [письменно], по какому обвинению я задержан». Массону не верилось, что Бин рассказал ему все. Тем не менее он писал: «Я должен знать, в чем меня обвиняют, чтобы опровергнуть обвинение. Уверен, я требую от вас лишь того, чего вправе потребовать любой человек, которого в чем-либо подозревают и обвиняют»[1004]. На это Бин ответил незатейливо: «Вы задержаны здесь властями, у которых запросили дальнейшие инструкции»[1005].

Известие об аресте Массона вскоре достигло Кабула, где в то время проживал – совершенно иначе, нежели Массон, – Александр Бёрнс. Каждый день ему на стол ставили «шампанское, рейнвейн, мадеру, шери, портвейн, кларет, сотерн, не забывая о рюмке курасао и марашино, консервированном лососе и всем таком прочем» (настоящий винегрет, прямо как в «Рассказах фра Абердина»). Британские офицеры собирались у него в доме для завтрака и пожирали огромные количества «копченой рыбы, жареного лосося, острых жареных блюд и студней, а потом до десяти часов пыхтели сигарами»[1006]. Харлан, никогда не пренебрегавший бесплатным угощением, регулярно сиживал за этим столом по утрам, пока не убрался из Кабула. Он заявлялся и пировал с видом «гордости и славы, словно оркестр тирольских волынок в Воксхолле[1007]». В перерывах между жеванием и глотанием он представлялся «свободным и просвещенным гражданином самой великой и славной страны мира»[1008]. В прошлом Бёрнс по любому поводу вступался за Массона, даже если для этого приходилось спорить с самим генерал-губернатором. Но, узнав о его аресте, он не предпринял ровным счетом ничего. Почему теперь Бёрнс отказывался помочь – если не верил, конечно, в подозрения Бина?

За 2–3 месяца до ареста Массона в Кветте Бёрнс обдумывал неудачу своей кабульской миссии. Даже после того, как его унижение забылось, что-то в ней все еще не давало ему покоя. Чем дольше он размышлял, тем сильнее убеждался в том, что Массон давно ведет двойную игру. «Расскажу забавную историю, хочу знать твое мнение, – писал он тайно другу. – За пару лет до прибытия нашей миссии в Кабул Виткевич [настоящий Виткевич] приехал в Бухару, пришел к родственнику Рахим-Шаха и попросил его переправить в Кабул письма Массону