Хромой Орфей - Ян Отченашек

И разом все превратились в мальчишек, поглощенных запретной игрой: по очереди подержали оружие, взвели курок, щелкнули спуском. Кроме Бациллы. Один вид того, как он держит оружие, далеко отставив пухлую руку, заставлял корчиться от смеха. Бацилла вздохнул с явным облегчением, когда Павел взял у него револьвер. А Гонза, развеселявшись, подмигнул Милану и прицелился в остолбеневшего Бациллу, кротко закрывшего глаза.

- По буржую - огонь!

Милан сердито вырвал у Гонзы оружие:

- Прошу без глупостей. Не время.

Пауза, заполненная смятенными, бесформенными мыслями. Тиканье будильника в соседней комнате. Гонза принялся перелистывать газеты из свертка, нет ли в них чего-нибудь. Ничего. Ни имени, ни адреса, Обыкновенные газеты. Он тщательно просмотрел учебник, нашел между страниц его тоненькую брошюрку о героях древнегреческой мифология; Геркулес, Язон, Орфей. Показал всем. Пишкот и Орфей - как-то это не укладывалось у него в голове, и вообще он не понимал, что в этой брошюрке могло занимать кудлатого зубоскала. А кроме этого, ничего не было. Перелистываемые страницы шелестели, все выжидающе молчали.

- А если это вовсе и не его вещи? - задумчиво проговорил Павел. - Что, если мы оборвали какую-то цепь...

И сейчас же все заговорили наперебой, пошли догадки. Как теперь выяснить? Все равно настоящий владелец не может объявиться. Он даже и знать-то не может, куда девался сверток, - конечно, если Бацилла не наврал. Ну, а если вдруг кто-то ждет эту самую штуковину? Братцы! Вдруг кто-нибудь такой - с большим заданием? И если от этого зависит человеческая жизнь? Даже жизни? Ужасная ответственность. Так и давит. А что делать? Ходить, спрашивать - не вам ли предназначается этакая маленькая и блестящая штучка марки «Че-Зет»? Или выбросить? А может, положить на старое место и ждать?

- Ерунда! - вскипел Милан. Он уже места себе не находил от лихорадочного нетерпения, лицо его горело неестественным румянцем; он хлопнул ладонью по столу. - Такая мысль может взбрести на ум только идиоту. Или трусу. Надо тщательно просмотреть, что было в свертке, и найти следы...

- Ни фига там нет, - устало сказал Гонза.

- Значит, просмотреть еще раз, основательнее. Это наш долг!

- Не ори на меня, - обиженно возразил Гонза; он не выносил патетических фраз насчет священного долга и подобных вещей, не выносил проповеднического тона Милана.

- Ну, а если мы все же ничего не найдем? Чье тогда все будет?

В вопросительном молчании взоры всех устремились к Милану. А он смотрел на товарищей, стиснув зубы, и что-то совершалось в нем. Может быть, его посетила какая-то мгновенная мысль, но, может быть, облекалась в слова мысль давнишняя, неотступная. От блеска его глаз, от упрямого выражения некрасивого лица всех слегка зазнобило. Милан взял револьвер, положил на ладонь, показывая всем, и обвел ребят строгим взглядом.

- Тогда, - он, казалось, с трудом отламывал слова, как камни,- тогда, логически мысля, он должен принадлежать кому-то одному. Это ведь не просто кусок металла, который можно отдать тому или другому. Он взывает: отомстите! Поэтому он должен принадлежать только: тому... - Милан возвысил голос, - кто употребит его в дело! Во имя справедливости, против того зла, которое плодит старый подлый мир!

Слышнее стал тикать будильник, но, может быть, это только так казалось, потому что тишина вокруг сделалась тише и бездоннее, и каждый в этой тишине, не дыша, смотрел куда-то вдаль... Так, значит... - И каждый предчувствовал что-то. Один Бацилла до сих пор не понимал ничего. Войта сидел, сложив руки на коленях, лицо его сохраняло спокойствие; Гонза трясущимися пальцами закурил самокрутку; громко трещала, сгорая, травка от ревматизма марки «Лесняк».

- Значит, ты полагаешь... - протянул он, выдохнув струйку вонючего дыма.

- И я полагаю, - неожиданно проговорил Павел.

Все на него оглянулись. Лицо его оставалось безучастным, волнение не коснулось его черт, оно изменило его изнутри. А на вид был тот же Павел, та же помятая куртка, то же лицо с прядкой соломенных волос на лбу. Он положил руки на стол и добавил с трезвостью - новым своим свойством, - как предложил бы простую прогулку:

- Предлагаю нам самим употребить его в дело.

Самим! Что с ними случилось? Вот Павел сказал это - и все, что мучительно роилось в их душах эти два дня, сразу нашло выражение в самых обыкновенных словах, и в них было освобождение, удивительное своей естественностью, - так бывает с каждым открытием, - и все вдруг почувствовали, что это правильно; и нужно, и яснее дня, и должно быть только так и не иначе. Призыв, призыв к действию - только действие может избавить их от всего этого... Да, да, это так! Пишкота схватили, может, уже забили до смерти, но он им с самого края бездны успел бросить эстафету - вот она, ребята, лежит перед вами: пятеро за одного! Отомстить! Это был завет. Логический. Не выполнить его - значит позорно предать. Они это чувствовали. Предать Пишкота. Предать себя. Предать то, что грядет, чего они жадно ждут. Влачиться по жизни долгие годы, дышать, сознавая собственный позор? Да, я был трус, ничтожество, дерьмо! Мир мой был скверен и труслив, но я заслужил это, потому что я урод и раб. Я дезертир! Нет, нет: подхватить эстафету, чем бы это ни грозило! Пишкот... О нем не упомянули ни словом, но он сидел туг с ними в конусе света от лампы, со своим зашмыганным лицом, покрытым веснушками, с рыжики патлами - этот шут и весельчак, ничего не принимавший всерьез - и так серьезно ко всему относившийся!

Ясно и без торжественных слов. Назад пути нет! За шторами затемнения громоздилась весенняя темнота, а здесь, под лампой, шли горячие споры. Неизведанный восторг охватил всех.

- Тише вы, ребята, - вмешался Милан, - а то не услышим, если кто придет. Он взял револьвер. - Кто может спрятать его у себя? Здесь оставлять нельзя.

Павел! Павел забрал у Милана револьвер и сунул его в карман своих брюк, будто это простая зажигалка.

- Но ты за него отвечаешь! Чем?

- Всем. Положитесь на меня! И вот еще что: тут нехорошо. В следующий раз можем собраться у меня. Если соблюдать минимум осторожности, там безопасно.

- Но это значит организоваться, как... - Гонза попробовал подойти к делу с практической стороны.

Оказалось, Милан заранее все продумал и даже заранее тщательно взвесил, кого пригласить на эту сходку. Все прошли через его отбор - он заколебался только относительно Бациллы, но именно Бациллу невозможно было исключить, потому что он уже выдержал испытание, и несправедливо было бы не верить ему, хотя он и представитель проклятой буржуазии. Быть может, со временем удастся оторвать Бациллу от его класса. Такие случаи бывали.

- Ну, слушайте! Я вам кое-что скажу. Давайте все как следует обмозгуем. Я ведь вовсе не считаю геройством переть на рожон по собственной дурости, как, может быть, думает обо мне Гонза...

- Ладно, ладно, - буркнул тот, - не будем ругаться. Продолжай.

- Так! Впереди у нас дела поважнее, но это после; когда Красная Армия вышвырнет фашиг. Мировой капитал, который посадил в седло Гитлера, все равно еще жив, он еще силен, и не так-то просто он примирится с победой Советов, это ясно. Тут и Америка, и Англия, и вообще...

- А как же Рузвельт? - перебил его Гонза. - Мне он нравится.

- Мне лично - тоже. Но один он ничего не сделает, потому что окружен капиталом. Только революция и победа пролетариата...

- Я за то, чтобы не впутывать сюда политику, - недовольно возразил Павел. - Может быть, ты и прав, я в этом не силен, но как только начнется болтовня, так можно отправляться домой. Это всегда успеется!

- Ну нет! - горячо воскликнул Милан и даже ладонью по столу прихлопнул. Об этом надо говорить сейчас. Кто хочет делать то, что мы, тот должен знать не только, против чего он идет, но также и - за что! А я не собираюсь бороться за то, чтобы после войны тут распоряжалась буржуазия...

Он способен сделать несносной самое истину, подумал Гонза с нарастающим неудовольствием, но вслух сказал примирительно, успокаивая оратора:

- Никто и не собирается бороться за фабрикантов. Брось это, Милан!

- Ладно, но за то, что после войны у нас должен быть социализм, - за это я буду спорить с любым, хоть бы и до крови. Кто этого не понимает, тот или тупица, или сволочь. Что с тобой. Бацилла? Крутишься, будто у тебя под задницей стул горит. Не по носу тебе? - колюче спросил он.

- Да нет... то есть да, - испуганно залепетал толстяк. - Я с тобой совершенно согласен насчет социализма... Просто у меня живот болит.

Этот инцидент оставили без внимания, Милан только рукой махнул. С минуту он вслушивался в тишину, потом трескуче откашлялся н начал говорить. Удивил всех: то, что он предлагал, как это ни странно, было вполне законченно и необычайно трезво и продуманно. Быть может, здесь сказался какой-то опыт, хотя Милан о нем и словом не упомянул. Организация, система связи, все как можно проще. Многие группы провалились именно на сложной конспирации; чем меньше людей посвящено в дело, тем безопаснее. Их будет только пятеро. Первое условие: абсолютное молчание. Никому ни слова. Даже самым близким. Болтовня равнозначна предательству. А за предательство мыслимо одно лишь возмездие... Понятно? На заводе ограничить свои отношения до минимума, однако же так, чтобы не бросалось в глаза. Никаких письменных сношений, только устные. Регулярно собираться - иногда тут, а чаще у Павла. Можно у тебя? Можно. Система паролей. Их разработает Гонза. Разделение задач. Связным будет Бацилла, у них дома есть телефон, ему станем звонить, если случится что-нибудь исключительное, а его дело - как можно быстрее информировать остальных. Командир? Старший группы? Милан поразил товарищей, предложив, чтоб не было никакого командира. Нас мало, обо всех операциях будем договариваться совместно, решать простым большинством. Нейтральная точка зрения исключается. Ясно? Потом он предложил еще собираться для самообразования, это можно делать здесь. О чем говорить на таких собраниях? Обо всем! Будут обмениваться запрещенными книгами, обсуждать их, потому что надо объединиться и идейно, попросту говоря - политически. Мы не гангстеры и не анархисты.