Хромой Орфей - Ян Отченашек

Женщины... Они заставляли его страдать тем больше, чем больше он желал их. Девственник! Свою нетронутость он ощущал как неполноценность, явственно читающуюся на его лице; все мальчишки хвастаются своими амурными победами - он подозревал, что они хвастают зря, но никогда не сознавался в своем унизительном состоянии. Правда, стыдливость немедленно выдавала его с головой. Он не мог без предательской краски рассматривать порнографические открытки они потом снились ему под пуховыми перинами. Знала бы мамуля! Знала бы она, что ему удалось достать и прочитать при свете карманного фонарика «Любовника леди Чаттерлей» Лоренса, нумерованное приложение к «Мемуарам» Гарриса и другие книги, заботливо изымаемые из библиотеки бдительными родителями... Знала бы она, что он не может удержаться от соблазна и подсматривает порой через замочную скважину за стареющей горничной... У-у! Впрочем, Бацилла знал, что и эту заботу он мог бы спокойно предоставить мамуле: она бы, конечно, женила его на такой же упитанной и солидной девице, и он перелег бы в другие пуховые перины - в перины супружества, благополучного и нудного, как воскресный день. Никогда! Если не суждена ему страсть, всепоглощающая и головокружительная, как полет, то уж лучше пусть ничего не будет! Вот бы иметь любовницу... Собственно, любовница у него есть. Она великолепна, как богиня, она близка, как сестра, - он дал ей чужестранное имя Кора - по прекрасноногой героине одного немецкого фильма, который Бацилла с затаенным дыханием просмотрел двадцать раз. Кора приходит иногда к нему распаленными ночами, и в ее объятиях он испытывает все бури всепожирающей страсти... Но есть у Коры один-единственный, зато существенный недостаток: она живет лишь в его воображении.

На скучной вечеринке выпускников он напился для храбрости отвратительного вермута. Объектом его усилий была некая Власта; неуклюжая попытка поцеловать ее закончилась самым удручающим образом: он чмокнул девицу куда-то в напудренную щечку возле ушка. И чмокнул-то как смешно! Власта захохотала насмешливо: «Бацилла, ты целуешься, как моя тетушка!» Он обиженно уполз в раковину своей девственности. Власта не Кора. Нет, нет, пора что-то делать!

Один раз он был совсем близок к этому. Особого рода заведение, с таинственными немыми окнами, зажатое где-то в улочках Старого города, называлось очень поэтично: «Ирида». Информацию мальчишки дали обнадеживающую: публичный дом находился под медицинским надзором полиции, женщины красивые, обстановка вполне гигиеничная, плата за страсть - пятьсот протекторных крон. Бацилла тайком продал полное собрание сочинений И. Ш. Баара в кожаном переплете и, с бросающимся в глаза старанием не бросаться в глаза, долго бродил мимо скромного входа, сжимая банкноты в потном кулаке. Вошел наконец, ослабев от волнения, - короткие ножки сами внесли его в дом. Атмосфера разврата с соизволения полиции, многообещающий полумрак, лицо швейцара освещено настольной лампой. Равнодушие, спокойствие, услужливая деликатность, с какой ему за пятьдесят крон вручили вступительный билет и к нему картонную коробочку с презервативами - все это было еще ничего. «Входите, пожалуйста, молодой человек!» Но молодой человек словно прирос к полу. Услышал высокий смех. И вдруг почувствовал себя приговоренным, которого тащат на плаху, и затрясся всем телом; он долго торчал перед недоумевающим стражем райских врат и - позорно бежал. На улице почувствовал себя в безопасности. Мчался по мостовой, словно стремясь обогнать самого себя, и было у него такое чувство, какое испытывает дезертир, покинувший передовую. Постепенно успокоился: когда-нибудь еще вернусь туда, и тогда уж не сбегу! честное слово! Он дал себе слово - он всегда так делал, когда не мог побороть своей робости, - и незаметным образом выбросил коробочку с презервативами - чтоб мамуля не нашла в карманах.

За пыльным окном неслись назад садики рабочих коттеджей, вот черешневая аллея, насквозь просвеченная закатным солнцем; все такое красивое и невинное... Смелее, Бацилла!

- Чего тебе?

Милан поднял голову от брошюрки и бросил на него взгляд, полный явного презрения и предвзятости.

- Мне очень нужно поговорить с тобой, - пискнул Бацилла.

Растрескавшиеся губы растянулись насмешливо:

- О чем? Как похудеть? Рецепт ясный: не жри так много!

- Да ведь... да ведь я ем ужасно мало! - перешел толстяк к вялой обороне, не забывая, однако, о цели. Он даже добровольно открыл свою сумку и протянул ничего не понимавшему Милану промасленный пакетик; Бацилла обрадовался, что Милан не стал ломаться. Может быть, теперь смягчится немного... Он понимал, что человек Миланова склада не может опуститься до благодарности какому-то буржую.

- Но мне серьезно надо...

- Что ж, выкладывай, - с утомленным смирением предложил Милан.

- Не здесь... здесь нельзя, понимаешь?.. Где-нибудь с глазу на глаз...

Нет, тем дело не кончилось, действие вчерашней ночи вернулось в некоем уменьшенном виде, и Милан изумленно выкатил глаза. Он даже положил свою трубу на калорифер. Подождав, пока все уйдут из раздевалки, Милан сдвинул свой шутовской колпак на затылок и вперил в толстяка испытующий взор:

- А не треплешься?

- Нет... - с несчастным видом воскликнул Бацилла, сейчас же снизив голос до лихорадочного шепота. - Клянусь тебе... все было именно так!

- Как же это его не нашел Заячья Губа? Ведь он рылся...

- Он обшарил шкафчик только внутри. А под него не заглянул.

- Гм... - Милан допустил, что это возможно, и нахмурил брови. Однако он все еще не верил. - Почему же ты вчера-то не сказал?

- Не знаю... - Бацилла ежился под строгим взором Милана, размахивал короткими ручками. - Не знаю... меня как по башке стукнуло... И потом я думал, может, все это мне чудится, пойми ты...

- Ладно, - уже мягче сказал Милан, отводя глаза. Видно было, что он тщательно обдумывает дело - тревога заставляла шевелиться его губы. Потом он опять повернулся к Бацилле и вполголоса, оглядываясь, хотя раздевалка была пуста, спросил:

- А ты уверен, что, кроме тебя, никто не видел?.. Я тебя пугать не хочу, ты, поди, и так уж в штаны наложил, но с этим шутки плохи. Так как же все было-то?

- Но ведь я тебе уже... Там был один Гиян, и тот ушел... Я это знаю совершенно точно... Почти... Может быть, Пишкот хотел мне это передать, но я, наверно, не понял его или еще что... все так быстро разыгралось... Он бросил эту штуку на пол и ногой затолкал под шкафчик...

- Это был сверток?

- Перевязанный веревкой... Небольшой такой... Думаю, он еще там.

Старик гардеробщик заглянул в дверь, помешал им. Когда он скрылся, Милан встрепенулся, глубоко вздохнул, резко прищурил глаза и ткнул Бациллу в грудь:

- Ну слушай: прежде всего язык за зубами, ни слова никому! Ясно?

- Ясно! - усердно кивнул Бацилла.

Сладостное волнение пробежало у него по всему телу, и грозящая опасность была ничто в сравнении с тем, что вот этот обстрелянный парень и храбрец разговаривает с ним как с равным. Впервые!

- Бог знает, что в нем такое, - слышал он голос Милана. - Не стал бы Пишкот зря его прятать. Может, какое-нибудь сообщение, которое надо передать, понимаешь? Факт, сделать это должны теперь мы с тобой. Трусость предательство, а предательство у революционеров не прощается. Надо улучить минутку, когда там никого не будет, и перепрятать! Я знаю одно местечко. Один пусть сторожит, другой возьмет...

- Я возьму, - выдохнул Бацилла.

Кто это говорил его голосом?

Милан смерил его пренебрежительным взглядом.

- Ты? Смотри, обделаешься!

- Ну и пусть!.. А я все равно возьму. Дай я сделаю!

- Ладно. Тем более, это твое право, ты ведь был при этом. Тут, брат, нервы нужны... У тебя они хорошо укрыты под салом, верно? Ты сначала глянь, там ли сверток, и подай мне знак... А вот как вынести с завода, уж это дело другое... Постой! Если ночью будет все в порядке, я попробую смыться. Ну да, правильно! Надо перебросить эту штуку через стену, в самом конце, рядом с аэродромом, знаешь, где канал проходит... А я унесу. - Он тихонько свистнул сквозь щербатые зубы. - Вот. Три раза так свистну. Это значит: кидай! А если что выбрось и мотай прочь. Но сначала подумай, я тебя не заставляю. Ясно тебе?

- Ага. Можешь на меня положиться, - горячо заверил его Бацилла.

Плечо его сжала рука Милана - в этом было что-то торжественно-обязывающее! - и ему показалось, что он растет. Что вот прорвалась окружающая его оболочка, и из нее выглянул на свет мужчина. Мужчина! Бацилла возмужал за эти несколько минут. Ах, Кора! Ах, мамуля! Ты умерла бы со страху, если б узнала! Он думал теперь о матери с сочувственной любовью, с ощущением своей торжествующей зрелости - он это выполнит!.. Докажет, что он мужчина. Сейчас он чувствовал себя способным выполнить все, и еще ему казалось, что этот некрасивый бунтарь, стоящий перед ним, стремительно хорошеет и что он, Бацилла, любит его жарко и необузданно. Нас двое - он да я!