Хроники последнего лета - Кирилл Манаков

Всемогущий Лаврентий Палыч Берия, вспомнив чудесные блинчики с творогом, которые были личным произведением незадачливого заведующего, послал за ними, а когда узнал, что автор сего десерта находится в подвалах вверенного ему учреждения, устроил подчиненным страшный разнос, а пострадавшему замминистра посоветовал мыть руки перед едой.

Как бы то ни было, с тех пор завбуфета относился к качеству блюд как к вопросу жизни и смерти. Такая вот школа — куда так кулинарным техникумам и институтам питания!

Интересное совпадение: когда господа советники собирались побеседовать тет-а-тет, буфет немедленно пустел, словно остальные сотрудники внезапно теряли интерес к еде и не желали выпить чашку-другую ароматного кофе.

— Напрасно вы, Карл Иммануилович, предпочитаете дорогие рестораны, — говорил Добрый-Пролёткин, кушая заправленный ароматным подсолнечным маслом салат из капусты и морковки, — разница — исключительно в подаче.

— Не скажите, — снисходительно отвечал Гофман, — у вас просто очень нетребовательный вкус. Его, знаете ли, надо развивать, тренировать, а если на капусточке прозябать — как тогда сможете отличить буайбес от, скажем, марсельской ухи.

— А зачем я должен отличать ваш буайбес, если есть такая прекрасная капусточка?

— Да, — вздохнул Гофман, — похоже, и здесь мы не сойдемся.

— И не надейтесь. Скажите, лучше, зачем Наташе звонили?

— Все в пределах правил, — быстро ответил Карл Иммануилович, — ничего предосудительного. Я просто посоветовал ей пообщаться с Виктором Сергеевичем. Тем более, что шеф в этом сам заинтересован. Не так?

— Формально все так, — неохотно согласился Добрый-Пролёткин.

— Тогда какие у вас претензии?

— Почему обязательно претензии? Возникла щекотливая ситуация, которую следует обсудить.

Гофман несколько брезгливо ковырял вилкой сельдь под шубой.

— Да… кулинары, нечего сказать. Я бы отнес к смертным грехам химическое растворение костей в селедке. Аккуратно выбирать — терпения у них не хватает. Так что вы хотели обсудить?

— Рудакова. В ближайшее время он выйдет на свободу.

— Вы хотите, чтобы я по этому поводу расстроился?

— Да что вы! И в мыслях не было!

Гофман изобразил на лице заинтересованно-любезное выражение и даже растянул губы в неком подобии улыбки.

— Тогда я вас слушаю!

Добрый-Пролёткин отодвинул тарелку, промокнул губы салфеткой и просто сказал:

— Рудаков в опасности.

— Я так не считаю, — сразу же отозвался Гофман.

— И напрасно. Султан не остановится, пойдет до конца. Обещал свернуть шею Рудакову — и свернет.

— Как знать… вы, кстати, в курсе, что с потерпевшим?

— С потерпевшим? Что-то случилось?

— Именно. Так вот, он наотрез отказался давать показания против Рудакова. Говорит, что сам во всем виноват. Удивительные вещи происходят после комы, верно?

Добрый-Пролёткин выглядел смущенным. Он повертел в руках вилку, потом бросил ее на стол, глубоко вздохнул и сказал:

— Надо же… Значит, просветление сошло на Ахмеда. Не вовремя…

Гофман, немного наклонив голову, глядел на коллегу и явно наслаждался ситуацией.

— Экий вы циничный. Я, однако же, думаю, что с его просветлением у вас и дальше будут проблемы.

Иван Степанович посмотрел на него с беспокойством.

— Вы думаете?

— Уверен.

— Не понимаю, как это поможет Рудакову. У Султана сейчас нет выбора — он уже заявил, что накажет его, и пути назад нет, свои не поймут. Для Султана это стало вопросом чести. Ахмед сам попадет под горячую руку, но Рудакову не поможет.

— Возможно, — заметил Гофман с показной таинственностью в голосе, — я же думаю, что все у Рудакова будет хорошо. Напишет, наконец, книгу, станет известным, появятся деньги. Года через три купит домик километрах в двадцати от кольца по Новой Риге. Уютный такой — с камином и удобным креслом. По вечерам будет сидеть у огня, держать на коленях ноутбук и писать, писать, писать. Наташа устроится у него за спиной и станет читать прямо с экрана, отходя только для того, чтобы принести кофе или бокал красного вина. Каждая новая книга — сенсация. Пресса захлебывается от восторга, расписывая дар Рудакова, телеканалы сражаются за право взять интервью… Это же прекрасно?

— Умеете вы, Карл Имануилович, речи произносить, даже сам заслушался, — признался Добрый-Пролёткин, — спорить не стану, ибо переубедить не вижу возможности.

— Прекрасно. У нас же есть общая цель — безопасность Рудакова, верно?

Иван Степанович утвердительно кивнул.

— А к вопросам его творчества будет время вернуться. Согласны?

— Если вы ожидаете сделки…

— О чем вы?! Пусть каждый занимается своим делом, и все непременно получится… у одного.

Гофман встал, поправил галстук, пригладил прическу, отчего приобрел заумный вид и сказал:

— Засим, прощайте.

Вежливо поклонился и вышел из буфета.

Оставшись один, Добрый-Пролёткин с видимым удовольствием выпил стакан кефира, скушал свежую слойку, откинулся на спинку стула и широко улыбнулся. Выглядел он чрезвычайно довольным.

В то время как советники вели переговоры в буфете на Старой Площади, над городом собиралась гроза. Но не простая гроза, каких немало бывает в жарком июле, а настоящий шторм, совсем как на кадрах о грядущем конце света, столь часто мелькающих на популярных телеканалах.

Тучи сгущались прямо над головами, на глазах темнея и приобретая страшную бордовую окантовку. Прохожие тревожно смотрели вверх и торопливо покидали улицы. Порывы ветра, ставшего вдруг холодным, раскачивали троллейбусные провода, поднимали и вертели в воздухе пластиковые пакеты в окружении роя мелкого мусора.

Тяжелые капли темными пятнами упали на горячий асфальт и застучали по капотам автомобилей. Потемнело, словно внезапно наступила ночь, раздался первый, еще не набравший силу рокот грома, и с неба на землю обрушились потоки воды.

Дождевые струи больно хлестали разбегавшихся людей, собирались в ручьи, сливались в мутные реки, на улицах образовались целые озера с мусорными островами и бойкими водоворотами.

И вся эта грозовая феерия сопровождалась фотографически-яркими вспышками молний и артиллеристскими залпами грома.

Казалось, что наступило светопреставление, и что город уже никогда не сможет оправиться от такого удара…

Но нет!

Лихой вихрь разорвал черную мглу облаков, и пронзительные солнечные лучи ударили в раскрывшуюся прореху. Заклубились тучи, затягивая рану, но вихрь ударил снова и снова, солнце прижгло черноту июльским жаром, и гроза истаяла в прозрачном голубом небе.