Клоунада - Уолтер Саттертуэйт

Она стояла в изножье кровати (к тому времени я уже вернулась к Эжени) и кричала на меня криком.

— Как вы могли? Как посмели повести туда детей? Вы что, рехнулись?

Ее лицо под изящно причесанными белокурыми волосами приняло ярко-красный оттенок.

— Вы что, вообще никогда не думаете? — Изо рта у нее летели белые капли слюны. Если бы женщины знали, как им не идет злиться, они все стали бы святыми. — Вам что, безразлично, что с ними может случиться?

— Конечно, нет, — пролепетала я.

Госпожа Форсайт из тех женщин, которых такой ответ не утешает.

— Разве вы не понимаете, как опасны для маленьких детей такие места? Как это может сказаться на их жизни в целом, а беднягу Нила и вовсе чуть не убили?

— Мне и правда очень жаль, госпожа Форсайт. Поверьте.

— Жаль? Едва ли вам жаль. Вы не няня, а жалкая неумеха, вот вы кто. Я поняла это сразу, как только вас увидела. Одна из тех легкомысленных английских сучек, которые считают, что они лучше, чем…

— Я думать, этого достаточно, Элис, — сказала у нее за спиной Эжени, входя в дверь.

Присутствие отпрысков благородных кровей, неважно, английских или французских, всегда действует на американцев умиротворяюще. Госпожа Форсайт повернулась, прижала руки к груди и глубоко вздохнула.

— Да, — сказала она, — да, ты права, Эжени. Разумеется. — И снова вздохнула. — Просто я ужасно расстроилась насчет бедняжки Нила.

— Мы все расстроены, Джейн тоже. И Джейн тоже пострадать от того человека.

— Да-да, я знаю, и я, понятно, сильно огорчена. — Она сказала все это, не глядя на меня, так что ее горе было хорошо скрыто. — Но ведь она должна была присматривать за детьми. Послушайся она меня и делай то, что ей велят, этого никогда бы не случилось.

Госпожа Форсайт холодно взглянула на меня и подняла подбородок.

— Мисс Тернер, боюсь, мне придется разорвать наш договор. Как и предусматривалось, вы получите жалованье за две недели, поскольку я не имела возможности уведомить вас заранее.

Она нахмурилась. Горе по поводу двухнедельного жалованья ей не удаюсь скрыть так же хорошо.

— Вы можете известить нас по почте или по телефону, куда вам переслать деньги. Если нужно, мы туда же перешлем и ваши вещи. Или вы можете попросить кого-нибудь зайти за ними. Совершенно очевидно, детям лучше с вами больше не встречаться.

Она поправила жакет (из розового льна).

— Надеюсь, вы будете… — Она помедлила, силясь подобрать, как мне показалось, слово, которое меня бы ужалило побольнее, но не обидело бы Эжени… — достаточно сообразительной и не появитесь на светских мероприятиях, где бываем мы с мужем.

— Если вы говорить о маскарад, — тихо заметила Эжени, — то, полагаю, вы знать, что мой брат сам решать, кто может приходить, а кто нет.

— Да, конечно, — заторопилась госпожа Форсайт, наклоняясь к ней. — Конечно, Эжени. Я ни на секунду не подумала… Я только хотела сказать, что в таких обстоятельствах мисс Тернер сама поймет… что ей будет неловко там появляться…

Эжени пожала плечами.

— Конечно, пусть Джейн сама решает.

— Да, разумеется. — Она снова поправила жакет и, взглянув вниз, на секунду поджала губы. — Что ж. Отлично. Надеюсь, на этот раз она примет правильное решение.

Эжени слабо улыбнулась.

— Иди. Тебе надо побыть с Нилом.

— Да, бедняжка Нил. Спасибо, Эжени.

Эжени повернулась ко мне и сказала:

— Un moment.[77] — И проводила госпожу Форсайт из комнаты. Госпожа Форсайт вышла, не оглянувшись.

Я знала, я знаю, что гнев ее совершенно справедлив. Нил вполне мог погибнуть. Впрочем, от мысли, что я ни в чем не виновата и не могу защититься, мне было не легче. Когда Эжени вернулась, она застала меня всю в слезах, с мокрым носовым платком в руке.

Она присела на край постели.

— Эта женщина, — сказала она по-французски, — просто несносная.

Я шмыгнула носом.

— Но она права, Эжени. У нее есть все основания на меня злиться.

— Да, если ты настаиваешь. Но не получать от этого такое удовольствие. Не пользоваться случившимся, чтобы скрыть свою ревность.

— Ревность? — Очередное шмыганье. Я даже перестала вытирать нос, чтобы сосредоточиться на этой маловероятной, но радостной мысли. — Она? Ревнует ко мне?

Эжени улыбнулась.

— Вы моложе. Более привлекательны. Вы…

— Она красивая!

— Искусственная красота. Из бутылочек и баночек, А ваша — настоящая. И ее дети вас любят.

Я покраснела и все шмыгала носом — очень привлекательное зрелище.

— Да, я знаю, они ко мне привязались. Но…

— А юный Нил даже влюбился, так? В няню?

— Нил? Но он же совсем мальчик. — От Эжени ничего не утаишь.

— Так-то так, — сказала она, — но он ее мальчик, n’est-ce pas? И она это прекрасно понимает.

Я подумала о Ниле, о том, как храбро он себя вел. Подумала об Эдварде и Мелиссе и вдруг поняла, что я их больше никогда не увижу. И снова разревелась.

— Она знает, что вы к ним привязались, — сказала Эжени. — И использует вашу привязанность как оружие против вас.

Я почувствовала, как у меня сжалось горло. И сказала то, во что бы не поверила, когда поступила служить нянькой.

— Я буду ужасно по ним скучать.

И снова слезы — целые ведра.

Я точно знаю, что буду по ним скучать, хотя во всей этой ужасной истории виноваты они, маленькие поросята.

А ведь день начался так прекрасно, Ева. Солнце заливало улицы Парижа, когда такси подвезло меня к Монпарнасскому вокзалу. На улицах было полно людей, все куда-то безумно торопились — наверное, по своим безумным французским делам. Небо было необыкновенного весеннего цвета, только несколько облачков беспечно плыли по нему.

Поезд из Шартра опоздал, и некоторое время я стояла посреди этой дивной суеты, полной ожидания и свойственной большим вокзалам. Вокруг меня толпились спешившие люди, а я стояла и разглядывала расписание, где на черном фоне белыми буквами значилось: ЛЕ-МАН, ЛАВАЛЬ, РЕНН, НАНТ. Чудесные названия — прямо как песня. Я представила себе, как еду на поезде по всем этим, местам в отдельном купе, разумеется, таинственно прикрывшись вуалью, и смотрю (конечно, с трагическим видом) на пробегающие мимо поля, леса и деревни. И, naturellement, в соседнем купе окажется Прекрасный незнакомец, и, когда мы столкнемся с ним в проходе, его темные проникновенные глаза заглянут в мои…

На самом же деле завтра, вне всякого сомнения, меня ждет вагон второго класса в поезде на Лондон, и место мое окажется рядом с каким-нибудь лавочником из Дувра. На этой службе я умудрилась утратить всякую пользу как пинкертон. Господин Купер будет мною очень недоволен.

Мне кажется, Эжени преувеличивает привязанность детей ко мне, кроме разве что Нила, но, безусловно, когда они наконец прибыли, то были рады меня видеть. Нил (снова весь в черном) стоял в сторонке, моргая и улыбаясь, Эдвард радостно прыгал, а Мелисса бросилась ко мне с распростертыми объятиями. Я наклонилась, чтобы обнять ее, и она расплылась в улыбке.

— Привет, мисс Тернер.

Именно Мелисса рассказала мне, что они тщательно изучили маршрут, которым меня предусмотрительно снабдила Maman перед моим отъездом из Сен-Пья, и внесли в него свои изменения. Туда входили прогулка по Тюильри, двухчасовая экскурсия по Лувру, «легкий» обед в «Рице» (ничего острого для Эдди). Согласитесь, все познавательно и интересно.

Если бы мы придерживались этого маршрута!

Но, как я уже сказала, у детей были свои планы.

— Мы уже были в Лувре, — пожаловался Эдвард, скорчив гримасу. — Просто куча старых скучных картин.

— Да и рассмотреть толком за два часа ничего нельзя, — добавила Мелисса более веский аргумент.

— Тогда, — спросила я, — что бы вам хотелось посмотреть? — Насколько я поняла, маршрут Maman был всего лишь рекомендацией (впрочем, достаточно настойчивой), но не приказом.

Вот тут-то и началось падение няни.

— Кладбища! — воскликнул Эдвард.

— Да, — подтвердила Мелисса, — лучше Пер-Лашез. И Монпарнас, если останется время до Катакомб.

— Катакомб? По-моему, Катакомбы — не самая удачная мысль.

— А я не боюсь, — заявил Эдвард, храбро поглядывая из-под своей густой челки.

— Там здорово, — сказала Мелисса. Она наклонила голову, и ее бледные белокурые волосы коснулись плеча ее прекрасно сшитого жакетика. (Льняной, почти такой же, как у матери, только голубой.) — Кости, черепа и все такое убрали оттуда сотни лет назад, когда Париж разрастался.

Я взглянула на Нила, Эти жуткие достопримечательности, да и вообще весь новый маршрут как будто имели прямое отношение к Нилу. Он секунду смотрел на меня с невинным выражением, потом моргнул и отвернулся.

— Ладно, — сказала я, — насчет Катакомб мы еще поглядим. А на Моппарнасское кладбище можем, конечно, прогуляться вполне. Это совсем близко. Можно пройтись пешком. Но вы должны мне пообещать, что будете держаться возле меня. Никакой беготни по улице. — Я строго взглянула на Эдварда. — Любое нарушение, и мы садимся обратно в поезд.