Большая Тюменская энциклопедия (О Тюмени и о ее тюменщиках) - Мирослав Немиров

II

И так я сетуя в свой дом пришел обратно,

Уныние мое всем было непонятно.

При детях и жене сначала я был тих,

И мысли мрачные хотел таить от них;

Но скорбь час от часу меня стесняла боле;

И сердце, наконец, открыл я поневоле.

«О горе, горе нам! Вы, дети, ты, жена! —

Сказала, — ведайте: моя душа полна

Тоской и ужасом; мучительное бремя

Тягчит меня? Идет! уж близко, близко время:

Наш город пламени и ветру обречен;

Он в угли и золу вдруг будет обращен,

И мы погибнем все, коль не успеем вскоре

Обресть убежище; а где? о горе, горе!»

III

Мои домашние в смущение пришли

И здравый ум во мне расстроенным почли.

Но думали, что ночь и на покой целебный

Охолодят во мне болезни жар враждебный.

Я лег, но во всю ночь все плакал и вздыхал

И ни на миг очей тяжелых не смыкал.

Поутру я один сидел, оставя ложе.

они пришли ко мне; на их вопрос я то же,

Что прежде, говорил. Тут ближние мои,

Не доверяя мне, за должное почли

Прибегнуть к строгости. Они с ожесточеньем

Меня на правый путь и бранью и презреньем

Старались обратить. Но я, не внемля им,

Все плакал и вздыхал, унынием тесним.

И наконец они от крика утомились

И от меня, махнув рукою отступились,

Как от безумного, чья речь и дикий плач

Докучны, и кому суровый нужен врач.

IV

Пошел я вновь бродить — уныньем изнывая

И взоры вкруг себя со страхом обращая —

и т. д.

«Пушкин»

Я люблю тебя за жопу и за ум —

то и это сразу всякому бросается в глаза,

выдающимся являясь и большим.

Потому отнюдь я не являюся угрюм,

обнаруживая их поблизости сознанием своим.

Потому-то потому и потому

— — — своему.

А ты думала — еще-то почему?

Вот поэтому, конечно, по всему.

Потому позволь строкой такою

Завершить стихотворение мне сей:

Дай же встретиться жопе с рукою!

Той — твоей, ну а этой — моей.

Такое стихотворение автор этих строк сочинил, посетив редакцию журнала «Пушкин». Вот история этого.

К осени 1997 для автора этих строк необходимость не просто сочинять всякую фигню, а — печатать её где ни попадя, но за деньги была более, чем пренаиназревшей — об этом см. сообщения «Знамя», «Моисеев». Тут Макс Белозор (см.) мне и советует: небезызвестный Гельман собрался журнал издавать, «Пушкин» называется. Понеси им свое — они парни с различными явлениями в голове, может, им твое как раз и подойдет. Они по доллару за строчку платят! Я и понес.

При этом. в общем, я понимал, что они меня к себе не возьмут, и вот почему: а потому что во всех этих ихних изданиях — «ХЖ», а раньше «Декоративное искусство», и еще «Место Печати», и еще бывший отдел культуры газеты «Сегодня», и еще все их каталоги к выставкам, и проч., и проч., и проч. — во всех них основным содержанием является такое как бы подмигивание: «Мы-то — хо-хо! ох, не то что эти, не мы. Мы-то — ну, ты понимаешь, а эти которые не мы — те, сам понимаешь!»

Так что понимал я, что не возьмут они меня к себе, ибо я как раз тот самый, который «не то что мы», и более того — таким как они становиться именно что очень не желаю. В смысле — который подмигивает. Но все-таки жадность взяла свое — доллар за строчку! — за журнальную публицистику! — и я в него пошел. Точнее, сам бы я даже и за доллар за строчку все-таки бы не пошел, но у меня есть птичка Гузель — её я послал. Она большой мастер контактов с общественностью — ей и карты в руки. Она им образцы разных моих сочинений, отобранных по собственному усмотрению, понесла. Это было примерно в конце сентября сего, 1997-года.

2.

Некоторое время спустя, числа около 6-го примерно октября, имело место следующее явление жизни: я выпил водки, мне захотелось развлечений и похождений — поехали в «Пушкин»! — сказал я птичке.

Гузель, которая в этом «Пушкине» уже бывала, меня долго отговаривала:

— Да тебе там сильно не понравится! Ты рассердишься, закатишь скандал, потом будет стыдно.

Но похождений хотелось — а также и добавить — и всё же я настоял. И мы туда поехали, причем у нас не было денег даже на метро, добираться пришлось верхним транспортом, это заняло часа два с половиной, от нашей Сходни до Пушкинской площади, по ужасному холоду и с тремя пересадками — но мы доехали.

И действительно, очень, правда, сильно мне не понравилось там. Что? Все! Все, вплоть до того. какие у них лица, прически, ботинки и компьютеры. Больше всего, конечно, мне не понравилось, что они вернули мне обратно мои бумаги, вежливо сообщив всё что полагается сообщить в таких случаях — что очень замечательно и хорошо, но у них иная специфика, так что —

И, как и предрекала Гузель, будучи изрядно уже пьян, я действительно очень рассердился. Но вняв ее предварительным увещеваниям о том, что потом стыдно будет, скандала устраивать не стал, а только спросил у них взаймы 30 тысяч, а когда не дали, опять же от скандала воздержался, а только спросил тогда взаймы десять, и даже когда и десяти не дали, стерпел и это, и молча пошел домой. Вот я сколько выдающс.

(Опять же хоть и всего пол-бутылки, но все-таки у меня с собой еще было: было чем смягчить ярость обиды. А то — не знаю, чем бы это кончилось. Точно потом было бы стыдно!)

3.

И, конечно, будь я немного глупей и ещё немного личностью типа «совок», точно бы я тут же побежал бы к вопящим, что евреи русским парням ходу не дают, являть собой ещё одно подтверждение этого. Но являясь, всё же достаточно умен и не совок, я этого делать не стал, а только пил, едя назад, из прихваченной из дому крохотной рюмки — для экономии! — имевшийся у меня остаток водки, и кричал, что Гельману ох, это попомню! Ох, Гельману отомщу! Ох, Гельман ещё будет локти кусать, да поздно будет! (Нужно сказать, Гельмана я и в глаза не видел, имея дело с некой Татьяной, чья визитка в заголовке.) И так я скрежетал зубами и сверкал очами, пока Гузель не сказала печально:

— Бедный Гельман!

— Это чем он бедный?!! — возопил я, на что она ответила:

— Ну, как же. Сидит себе у себя в галерее на Остоженке, думает, что кум королю и сват Лужкову, и не подозревает даже, что все про него уже решено, и ему пиздец.

Тут я, конечно, сразу развеселился, допил остаток водки, крича:

— Верно! Пусть пожирует, пока ему «Мене Текел Упарсин», — после чего мирно доехал домой и мирно лег спать.

13 октября 1997, 0:30 ночи.

Тогда же я за это и стихотворение сочинил в честь моей птички, которое в начале.

Распутин, Григорий

Самый прославленный в мире из тюменщиков. И дух его — живет! А. Михайлов, Д.Попов, Е.Панков, В.Гагаринов («Канадец») и др. Все они есть вполне по прямой линии продолжатели его штук, дрюк и ухваток

Ренев, Юрий

Тоже еще тот мычара тюменской жизни.

1984(?) — 1990: университет, факультет РГФ — английский язык. С перерывом на армию — был период в истории СССР в 1985-89 годах, когда Софья Власьевна, как выражались в 1930-е, перед тем как отдать концы от дряхлости, пыталась тряхнуть стариной и полютовать как молодая — затеяла революцию в Афганистане, укрепление дисциплины и облавы на прогульщиков внутри страны в порядке андроповщины, а также тотальный призыв в армию всех подряд на предмет окончательного расцвета патриотизма.

Дружит с Панковым Е. (см.), составляя с ним неразлучную пару.

Внешний вид его вот каков.

Внешний вид его примерно таков, что ему из-за наличия его у него до тридцати лет водку в магазине не продавали, требуя показать паспорт! Внешний вид его все это время есть внешний вид примерно тринадцатилетнего отрока, стройного, такого тоненького, рыжеватого, розовощекого, то и дело краснеющего от смущения — являет он собой, короче говоря, мечту какого-нибудь древнегреческого мыслителя Платона, бывшего, как известно сильным любителем отроков.

1990 и далее: закончив университет, состоит на различной службе, в основном переводчиком. Например, в турецкой строительной компании, строившей в Тюмени гостиницу «Прометей» и еще какие-то сооружения. Кроме того, вот уж лет семь пытается с одним его знакомым американцем основать какой-либо совместный российско-американский бизнес, по причине чего довольно часто бывает в Москве, где останавливается обычно как раз у автора этих строк. А один раз даже побывал у американца в Чикаго.

Переходим к историям.

1.

Однажды некие люди в городе Москве сидели на кухне автора этих строк и хвастались друг другу, кто серьезней болен. У кого была астма, у кого — язва, у кого — алкоголизм и хроническая психопатия. Тогда Ренев сказал:

— А у меня — рак.

Тут все уважительно замолкли.

Оказалось, в начале 1990-х годов у него действительно был обнаружен рак, после чего он приготовился уже умирать. Но его стали лечить, сначала в Тюменской раковке, потом — в Киеве, и — вылечили.