Лубянская ласточка - Борис Громов

Натали огорчилась, заметив, как Морис воспринял новость: он даже не пытался скрыть облегчение, если не радость.

Они опять, уже в который раз, провели уик-энд в замке Натали близ местечка Сен-Пьер. Чем ближе подходило время отъезда Мориса, тем острее Натали ощущала свою привязанность и даже зависимость от него. Если кто-либо предсказал ей это ранее, она бы просто откровенно посмеялась… Мадам Натали, не находящая себе места после расставания с мужчиной?! Это что-то из области фантазий! Однако все было именно так!

Морис улетал в Германию неделей раньше – Рождество он встретит с женой и девочками.

Натали, как всегда, проводила его почти до самолета. Они выехали в сторону Орли, пообедав в небольшом уютном ресторанчике на полпути до аэродрома.

– Не грусти, дорогая. – Морис, предвкушая встречу с детьми, был искренне огорчен настроением любовницы. – Ты тоже скоро увидишь своих. Ты же рада?

Натали послушно кивала и прятала глаза. Не могла ведь она сказать ему, что готова в любую минуту сдать билет и отменить все дела, лишь бы встретить праздники с ним!

По дороге в аэропорт они старались не говорить о предстоящей разлуке. Оба понимали, что расставание неизбежно…

Когда объявили посадку на рейс Париж – Франкфурт-на-Майне и Морис решительно направился в сторону терминала компании «Люфтганза», Натали вдруг почувствовала, как ее охватывает щемящее, незнакомое чувство потери, смятения и неуверенности в себе.

– Можно подавать кофе? Простите, я могу принести вам кофе?

Официант трижды обращался к этой красивой даме, занимавшей в гостинице один из люксов с видом на Кремль. Зашел посетитель только пообедать, поужинать или живет здесь, в «Национале», – такие вещи работники ресторана распознавали сразу. Она, безусловно, русская и остановилась здесь, судя по всему, не впервые. Она заказала блюда, которыми традиционно славилась кухня «Националя». А потом попросила принести берлинских пирожных «из буфета, что в холле внизу, знаете, там, где вход с улицы Горького». «Странная мадам, – подумал официант, – не понимает, что в буфет берлинские пирожные доставляются из того же ресторана». Но просвещать постоялицу он не стал. И вот он стоит возле нее с подносом и безуспешно пытается обратить на себя внимание.

Не отрываясь Натали смотрела на заснеженную Манежную площадь и вспоминала, как некогда ее привел сюда Виктор Храпов.

Воспоминания о том, совсем еще недавнем времени никак не отпускали Натали. Официант деликатно кашлянул. Натали наконец взглянула на него.

– Да-да, конечно, несите кофе.

Расплатившись, Натали поднялась в номер, взяла со столика купленный в киоске отеля журнал и забралась с ногами в кресло. Ну-ка, чем порадует «Новый мир»?

Донн-донн-донн – отбивали время куранты на Спасской башне. Ого, уже восемь вечера.

Натали подошла к широкому окну и раздвинула шторы. На улице давно стемнело. Начался мягкий, сказочный, московский декабрьский вечер. На фоне ярко освещенной Кремлевской стены и въезда на Красную площадь красиво – как в детстве – валил густой снег. Мерцала огнями елка напротив Кремлевской стены. В Париже никогда не бывает такой красивой зимы!

Толпы москвичей, закончив работу, спешили кто в метро, чтобы скорее добраться домой, кто в ЦУМ, ГУМ или «Детский мир» за новогодними подарками: до праздника оставалось три дня. Из-за образовавшихся местами снежных заносов машины и троллейбусы плыли по улице Горького медленно, осторожно поворачивали между зданиями Госплана и гостиницы «Москва» в сторону площади Дзержинского…

Вдоволь налюбовавшись подзабытым и все равно трогательным пейзажем, Натали подошла к телефону и набрала номер.

Четыре длинных гудка… Натали поняла, что рабочий день на Лубянке – во всяком случае, в этом кабинете – окончен.

Ясное дело. Чекисты тоже люди…

Поищем дома.

– Алло. – В трубке раздался голос подростка, которому очень хотелось выглядеть взрослым. – Я вас слушаю, – сказал он солидно.

Натали решила ему подыграть:

– Это Виктор Петрович?

После паузы Валерий – сын Клыкова, уже своим, ребячьим голосом ответил:

– Виктор Петрович будет позже.

– Минуточку, пожалуйста, не вешайте трубку, – поспешила Натали. – Передайте, пожалуйста, Виктору Петровичу, чтобы он позвонил в гостиницу «Националь», в номер 245.

Натали не стала называть имени. Во-первых, Клыкову уже известно, что она в Москве, а во-вторых, он прекрасно знает, где она останавливается.

Минут через тридцать раздался звонок. Звонить мог только Клыков. Натали быстро сняла трубу и голосом Симоны Синьоре, с присущей актрисе сексуальной хрипотцой, произнесла:

– Est-ce vous, mon bel ami? Je brale d'impatience en attendant notre rencontre apres une separation aussi longue…[34]

И это была почти правда.

– С приездом, Наташа. К сожалению, Ива Монтана я не сымитирую, но тоже очень рад слышать тебя. Как добралась?

– Отлично. «Эр Франс» не «Аэрофлот» – там не мучают засушенными курами с освежающим напитком «Буратино».

– Что я слышу! А как же голодная диета? Как же клятвы насчет трех килограммов долой?

– Когда мы увидимся? – Натали немедленно перевела разговор со скользкой темы в деловое русло.

– Давай завтра. После двенадцати.

– Может быть, посидим и пообедаем в ресторане гостиницы – здесь такая хорошая кухня. Я приглашаю, Виктор Петрович, – заранее зная реакцию опера, игриво предложила Натали.

– Зачем «Националь»? Зови меня сразу в Останкино, на передачу «Голубой огонек», чтобы вся страна видела. Нет уж, встретимся по старой памяти у Киевского. Адрес, надеюсь, напоминать не надо?

– Да уж… не надо. Помню. Милое местечко.

– Жду тебя в половине первого… Лады? Ну, приятного вечера, Наташа, – мягко добавил Клыков, перед тем как повесить трубку.

«Так, теперь позвоним домой. Домой… – усмехнулась Натали. – Где он, мой дом?»

– Мамочка, привет милая! Да, я. Все хорошо. – Комок в горле мешал Натали. Таким беспомощным и слабым показался ей голос Софьи Григорьевны. – Мамочка, завтра днем у меня деловая встреча – один художник собирается на выставку в Париж. Кто? Не скажу, чтобы не сглазить. Я хочу устроить ему вернисаж у себя в галерее. А потом – домой, к тебе. И на все праздники. Целую, до завтра.

…Сегодня Софья Григорьевна, волнуясь в ожидании дочери, уже дважды подогревала чайник, когда наконец отворилась дверь – у Натали был собственный ключ. На этом настояла Софья Григорьевна: «Это все-таки и твой дом, девочка».

Румяная, в голубой норковой шубке, обвешанная пакетами, Натали втиснулась в крохотную прихожую и бросила поклажу на пол.

– Мамочка…

Сухонькая, седоголовая Софья Григорьевна любовалась своей ненаглядной дочерью. А та, снимая элегантные замшевые сапожки и засовывая ноги в теплые войлочные шлепанцы, жаловалась:

– Ну столько везде народу, ужас! Да еще этот мой художник! Капризный такой, представляешь, еще уговаривать пришлось. Словно не в Париж на выставку ему предлагают, а на вернисаж в Верхозадове.

– Иди мой руки, Наташа, – велела Софья Григорьевна. – Все на столе.

Господи, как все же хорошо иногда возвращаться в Москву!

Мать была бы счастлива, если бы Наташенька остановилась дома… Но она понимала – небольшая квартирка, которую она полюбила и старалась сделать уютной, слишком тесна для мадам Легаре. Натали же уверяла мать, что ни за что не хочет ее стеснять:

– Мамочка, ты же заслужила, чтобы жить в своей квартире! И потом, когда здесь я, ты все время суетишься, все хочешь что-нибудь для меня сделать, а ведь тебе уже не под силу такие нагрузки! Почему бы тебе не нанять какую-нибудь приходящую женщину? Она бы убиралась в квартире, готовила… Слава богу, мы можем это позволить… Ты должна больше отдыхать.

Натали была вполне искренна. Она приходила в полное расстройство, глядя, сколько всего делает Софья Григорьевна. Но мать любила домашнюю работу. Ей нравилось наводить порядок и всячески украшать свой дом, а мысль о том, что в кухню можно допустить постороннюю женщину и есть что-то приготовленное чужими руками, приводила ее в священный ужас. И Натали ничего не могла с этим поделать. Как бы то ни было, останавливаться здесь ей совсем не с руки. Быть постоянно на глазах у матери, отвечать на ее бесконечные вопросы и придумывать всякие истории, оправдывающие каждый твой шаг, – все это весьма утомительно. И ненужно.

И еще. Наташа Бережковская – это одно. А мадам Легаре – совсем другое… Положение обязывает останавливаться лишь в престижных отелях.

Натали медленно поднималась на четвертый этаж огромного сталинского дома. Он прятался сразу за массивом старых домов, отделявших привокзальную площадь от лощено-номенклатурного Кутузовского проспекта. Натали вспомнила, как она впервые вошла в этот тихий и, как ей показалось, таинственный подъезд. Тогда, пятнадцать лет назад, она поднималась пешком. И на этот раз Натали тоже решила не пользоваться лифтом. Тогда ее толкало любопытство – безумно хотелось осмотреть подъезд, пройтись по красивым, выложенным плиткой площадкам. Сегодня причина была весьма прозаической: Натали старалась сжечь побольше калорий, чтобы поскорее избавиться от ненавистных трех килограммов, которые она периодически то сбрасывала, то с легкостью набирала. Все говорили, что этого не следует делать – «Зачем вам худеть, мадам? Вы по-прежнему стройны, как Одри Хепберн». Но она-то знала, что самое кошмарное – ощущать каждый грамм ненавистного веса. Юбка, купленная пару месяцев назад в момент «триумфа воли», сегодня грозила лопнуть по шву.